«Нужна обыкновенная информация о жизни. Она должна быть всеобъемлющей, потому что глупо таить от людей то, чего скрыть все равно невозможно. Она должна быть своевременной, потому что грош цена информации, если она ковыляет позади событий, если обнародована, когда уж, как говорится, подопрет.
И последнее скромное пожелание: сообщаемые сведения обязаны быть стопроцентно, скрупулезно правдивы.
Конец месяца, мастер просит рабочих задержаться: «План заваливаем, надо, братцы, поднажать!» Едоковы — люди дисциплинированные, они остаются, «нажимают», а после, придя домой, включают радио… и слышат зычный голос начальника цеха: «Встав на трудовую вахту, славный коллектив воробьевцев досрочно выполнил месячный план…» Пожалуй, после этого они и выверенным цифрам поверят не враз».
Новые примеры. На том же заводе рабочим за год выплатили премий меньше, чем полагалось, они и не знали — журналист «поднял» все цифры за год.
«Гласность — оружие обоюдоострое. Убивая слухи, она вместе с тем делает злоупотребления невозможными.
Вы понимаете, конечно, что разговор у нас давно уже не только и не просто о налаживании информации. Речь идет о развитии демократизма, об истинном уважении к людям, о необходимости знать их запросы, прислушиваться к ним, учитывать их».
Вот куда пришел журналист — от пустыря, и привел с собой читателя, привел к истине — свободно, не под руки. И оттого истина последних строк уже не кажется расхожей, уже слышим ее чуть не из первых уст (хотя много прежде слышали и о демократизме, и об уважении, но то — либо всуе, не к месту, скороговоркой, либо железным штампом).
Воздействовать на ум труднее, чем на чувство. Это он умел.
Марк Галлай: «Могучей особенностью его мышления было то, что оно никак не зависело от установившихся «привычных» понятий. Столь сильно влияющее на психологию человека «все так думают» для него ни малейшей цены не имело. Во многом, на что мы взирали с привычных шаблонных позиций, он вдруг усматривал нечто новое. Часто настолько новое, что все старое переворачивалось на 180 градусов — с головы на ноги, и всем делалось очевидно, что до этого оно, старое, стояло на голове».
«Переворачивалось» — парадоксально. Ректор отказал молодым ученым-биологам в восемнадцати тысячах рублей. Пришли другие, попросили двести тысяч, а он довел до полумиллиона. Парадокс? Ректор давал деньги «под мысль». В «Однолюбе» журналист на стороне ученого, у которого кроме науки — никаких интересов, увлечений, страстей. В «Схеме роста» начальник цеха уговаривает рабочего парнишку не учиться… Куда уж дальше — не парадокс, а прямо злодеяние. А автор — поддерживает начальника цеха. Потом мы понимаем: разговор не об учебе, а лишь об аттестате, дипломе. «…Есть еще самообразование. Если на то пошло, всякое образование прежде всего «само». Научить человека ничему нельзя, он может только научиться, научить себя».
«…И гений — парадоксов друг».
Работал Аграновский до изнурения, строки давались ему трудно. Он вынашивал, выхаживал, холил тему неделями, иногда месяцами. Ходит, заглядывает в отделы, звонит друзьям. Мысль есть, уже и тема есть, как начать? Как начать, например, рецензию на фильм Михаила Ромма? Александр Борщаговский напоминает одну из довоенных статей о Малом театре: «Надоели бороды…» Родилось начало: «Надоели дураки на экране». Потекла своя, совершенно неожиданная мысль, крутой ход. Или. Берет расхожие слова из сказки о дураке, который на свадьбе плакал, а на похоронах смеялся. А дальше — поворот, отнюдь не сказочный: «Мне иногда кажется, что вовсе он никакой не дурак, просто он боялся перегибов».
Первым ценителем и советчиком была жена. («Пока не знаю, Гале понравилось». «Обожди, не клади трубку, у Галины Федоровны спрошу, она больше меня понимает, а главное — думает быстрее».) Вообще собственный дом был кладезем многих мудростей («Послушай, что Галя моя сегодня сказала», «Антон сегодня выдал», «Алешка…»).
Конечно, мудростью это все становилось под пером журналиста. Жена увидела однажды сосиски — без целлофана, как бывало когда-то прежде. «Мы получаем их с экспериментального производства»,— объяснил важно директор магазина. Потом это пригодилось в размышлениях о характере нового. «Была не была,— сказал бы Гамлет, будь он русским человеком»,— тоже ее, жены.
Все, что с малых лет удачно замечали дети, он, отец, не пропускал. Я листаю его старые блокнотные записи.