— Слу-ушай, сегодня Антон первую операцию сделал!
Когда Алеша стал лауреатом премии имени Ленинского комсомола, сын Володи Буланова — давнего известинца — тоже стал лауреатом (Государственной премии). Аграновский написал ему на своей книге: «Отцу лауреата от отца лауреата».
— Слу-ушай, Антон все-таки вылечил Джонни.
Джонни — собака, обыкновенная дворняга. Как-то зимой, морозным утром, Галя увидела на Черемушкинском рынке совершенно пьяного мужичка, на руках у которого дрожал щенок. Когда она шла мимо, щенок успел ее лизнуть, и она вместо картошки купила щенка. Пока шла домой, успела полюбить его. Принесла грязного, запущенного.
— Это же дворняжка,— сказал муж.
— Ничего, мы тоже не графья.
Выросла прекрасная собака — с большим умным лбом и грустными глазами. Вскочит на диван, встанет на задние лапы, правой опирается о стену, левой поворачивает ручку двери и открывает.
Знакомая Гали как-то сказала ей: «Джонни очень похож на Толю… Только не говори ему, обидится». — «Что ты, он будет счастлив». Толя, узнав о разговоре, смеялся: «Это же такой комплимент мне! Твоя знакомая просто умная женщина». И стал звать дворнягу Джонни Анатольевич.
Прошло много лет, устаревший Джонни перестал ходить, слег. Явился ветеринар: это конец, надо усыплять. Семья сказала: нет. В то лето Антон закончил медицинский, впереди предстоял первый в жизни отпуск (раньше были только каникулы). Он остался дома, каждый день делал Джонни уколы, дважды в день — массажи, выносил на руках во двор. Прошло больше месяца, и Джонни Анатольевич ожил.
— Знаешь, сколько ему уже лет? — спрашивал Толя, гладя собаку. — Семнадцать. По человеческим меркам больше ста.
— Я бога молю, — говорила потихоньку Галя,— чтобы, когда Джонни умрет, Толя был в командировке. Он же без ума от него.
О друзьях, знакомых рассказывал с доброй улыбкой — тонко, чутко, либо притчу, либо новеллу.
— Ну, ты знаешь, у Гали с Антоном день рождения 5 мая. Умудрились в один день. Вечером пятого приходит Саша Борщаговский, мы — соседи, вручает Гале подарок и вдруг видит — Антон: маленький, животик выставил, мягкий, как у кузнечика, глаза большие. Надо же, забыл!.. Ему ведь сегодня шесть лет! Подошел, руку на плечо. «А для тебя, брат, у меня особый подарок». У того уже глаза горят, ну, ты ж понимаешь. «Ты завтра утром свободен?» Антон смотрит на нас с Галей. «Свободен». «Вот завтра утром в девять часов я жду тебя возле дома, у киоска с мороженым. Понял?» — «Понял». Ну, Антон, понятно, не спит полночи, что ты, какой там сон! Утром — смотрит в окно: ага, ждет. Александр Михайлович берет его за руку, подводит к мороженщице, говорит ей: «Это тот самый мальчик». И Антону: «Вот у этой тети каждый день можешь брать мороженое. Бесплатно. Любое, сколько хочешь». Антон показывает пальцем: «И это?» — «И это». — «И это?» — «Любое». — «А ребят могу угостить?» — «Конечно». Привел в первый же день одиннадцать мальчишек. Сам причем брал поменьше, подешевле — чего-то опасался, ну а ребятишки — понятно. Потом мы с ним в отпуск уехали, а продавщица все искала Борщаговского: сдачу вернуть!
Он гордился своими друзьями:
— А вот я тебе прочту сейчас строки, а ты угадай — чьи.
Читает. Угадываю:
— Ваншенкин.
Очень доволен:
— Точно, Костя! Ну, как! — Улыбка во все лицо, словно сам написал лучшие в жизни строки.
С талантом Аграновского можно сравнить разве что личное обаяние и простоту. Я говорю уже не о журналистском таланте: он и человек был талантливый. Прекрасно рисовал, иллюстрировал одну из своих книг: там и его Федоров, и Курбака. Замечательно фотографировал, вполне бы мог устроить персональную выставку (но в отличие от других знаменитостей, которые желают непременно, чтобы и их хобби тоже стали знаменитыми, он о выставках и не помышлял). Его устные рассказы украсили бы любую вечернюю телепередачу. Он сочинял романсы на слова Бориса Пастернака, Марины Цветаевой, Давида Самойлова. Пел. Собственные романсы под собственный аккомпанемент! Ваншенкин посвятил ему стихотворение, которое так и назвал — «Певец»:
Он пел старательно и хрипло
С самим собой наедине
О том, что все же не погибла
Когда-то молодость в огне.
И видел: дым плывет, как вата,
По большаку идет солдат…
Он пел негромко, сипловато
И струны трогал наугад.
— Как это «наугад»? Я же гениально играю на гитаре.— Толя возмущался, и все улыбались, все знали его собственное признание: «Я знаю только полтора аккорда».