«22 января пришлось ехать в РУ милиции. Здесь мне опять пришлось повторить все изложенное в заявлении (у меня осталось впечатление, что никто из трех милицейских чинов, с которыми я беседовал 22 января, включая Уткина, не читал моего заявления), был составлен очередной протокол. Больше всего Уткина интересовало: не дал ли мне Костюшин письменный отказ в возбуждении уголовного дела. Затем заверил, что дело в суде будет возбуждено непременно, все признаки ст. 112 налицо.
Ровно месяц я ждал. 21 февраля поехал в нарсуд Советского района. В канцелярии мне объявили: мое исковое заявление в суд не поступало. Из суда я опять, в седьмой раз, отправился в РУ милиции. (Все визиты — в мои выходные дни или после работы.) Уткин, с трудом вспомнив суть дела, объявил, что моя жалоба переслана им обратно в 45-е о/м.
Конечно же, я не поеду больше в милицию. Семь визитов вполне достаточно, чтобы понять кое-что.
Ни на заявление в 45-м о/м, ни на заявление в РУ милиции я не получил ответа. Костюшин отказался даже сообщить мне номер, под которым зарегистрировано дело».
Заслуживает внимания конец письма: автор сожалеет, что связался с милицией, с Морозовым.
«Это была моя ошибка. Внушена она прессой, и, в частности, газетой «Известия».
Разговор происходил в кабинете директора Ю. Берзина.
— А они и не пили, — сказал инженер по технике безопасности А. Грицавка. — Откуда вы взяли-то?
— Ну а драка была?
— А мы наказали Морозова, лишили премии, — это ответил начальник цеха В. Дутов. — Для рабочего самое тяжелое наказание какое? Деньги.
Дутов оказался крепким орешком. На территорию завода, к Торгунову, меня пропустил зам. начальника цеха. Познакомиться с автором письма, однако, не удалось. На полпути появился решительный молодой человек и жестко приказал: «Кто такой? Следуйте за мной!» Дутов, это был он, привел меня к директору, директор разрешил побеседовать с рабочими в кабинете Дутова; но начальник цеха снова по пятам пошел за мной и потребовал кабинет освободить. Жесткий прессинг по всему цеху. У него под дверью я беседовал с рабочим. Дутов выглянул: «С кем еще собираетесь говорить?» — «Со всеми из бригады». — «И долго?» — «Не знаю, а что?» — «А то, что они на сдельщине, вы им…» — «Но у них смена-то давно кончилась». — Глянул неспокойно на часы: «Ну… я не знал».
Среди тех, с кем я говорил, был и дробильщик Грачев. Он помнил о профсоюзном собрании бригады 3 января, на нем никто не отрицал: да, пили. Факт пьянства занесли тогда в протокол собрания. Грачев подтвердил: «Пили четверо оставшихся в бригаде и двое чужих».
Попросил я у начальника цеха Дутова протокол того собрания. «У директора ищите». — «Но директор сказал — у вас». — «У меня нет».
Протокол исчез.
Позже я проверил денежные ведомости всей бригады. Морозов не был наказан ни на копейку. Что может быть стыднее, чем изобличенная ложь? Дутов, однако, и глазом не моргнул.
— А за что наказывать-то? Ни акта, ни протокола не было.
Это верно, ни актов, ни протоколов не составляли — ни милиция, ни администрация.
А ведь Торгунов ответной крови не жаждал. Наказали бы Морозова хоть выговором, извинился бы тот перед ним. Но после того, как Торгунов отлежался, он увидел Морозова, собирающего подписи администрации под своей характеристикой. Морозов был весел и доволен.
Милиция и администрация завода по существу толкали Торгунова на самосуд. Однажды Торгунов взял обидчика за грудки, крепко тряхнул, рабочие вовремя разняли. Уже волновались в бригаде. Со второго этажа скинуть на первый ничего не стоит, и под вагонетку толкнуть — раз плюнуть. Заводская грустная продукция — урны и овалы — вполне могла пойти на собственные нужды, все шло к этому.
Ясно как дважды два: милиция не хочет признавать факт пьянства на подведомственной территории. Администрации завода и подавно это невыгодно: руководителей по Указу могут наказать строже провинившихся (кому из администрации, помимо прочего, охота, скажем, выкладывать из своего кармана 100 рублей).
Но, кроме дважды два, есть и другой счет.
Когда-то в предвоенные, да и послевоенные годы Московский керамико-плиточный завод славился. Его изделия украсили лучшие станции Московского метрополитена, плитка шла для отделки павильонов и фонтанов ВДНХ, соборов в Кремле, стадиона в Лужниках.
Сейчас завод выпускает плитку для жилых домов.
Старая и поныне украшает довоенные станции метро. Новая идет горбатая, с трещинами, недолговечная. Никакого сравнения ни со старой отечественной, ни с нынешней зарубежной.