Дотошность Аграновского поражает — бухгалтерская: «Началось с неудачи: поезд из Москвы вышел с опозданием на 3 с половиной часа. Кишиневский № 47. Я такого что-то не упомню… И в Бахмач вместо 8 час. утра придет в полпервого дня. Значит, первый день наполовину потерян. Сегодня четверг. Надо два дня тратить на присутственные места — горисполком, суд, депо (может, с него и начну, прямо на станции). А дела семейные — в субботу, воскресенье. Еще, если есть, — музей. Местная газета (выбрать часок…). Через полчаса прибываю. Стоянка в Бахмаче — две минуты».
Как знать, а вдруг эти две минуты как раз понадобятся. Еще неизвестно, где роковая развязка. Он записывает буквально все.
Параллельно с этим сюжетом развивался другой. Планировались шесть моих очерков «с продолжением» о евпаторийском морском десанте. После настоятельных и неожиданных рекомендаций со стороны (именно со стороны — не «сверху») решили публиковать два. Сокращать втрое? Была суббота, назавтра я уезжал в отпуск. Я знал, Толя очень занят, у него никак «не шла» бахмачская история, он мучился. Но выхода не было, я позвонил: «Толя…» .— «Приезжай прямо сейчас». Было около двух дня. Мы просидели семь часов (он не поднял головы от стола). Вечером, усталый, он сказал: «А сейчас я тебе отомщу. Посмотри, как думаешь, можно так начать?» Он дал мне две странички, это было начало очерка о бахмачской семье, о злополучном автомобиле…
Вот, оказывается, как. Он отдал мне не просто весь субботний рабочий день, оказывается, он только-только нащупал тему, сюжет, только набрал высоту… Все отставил, бросил.
Перед уходом, около девяти, мы еще успели глянуть конец фильма. Показывали «Берегись автомобиля».
Он так и назвал свой очерк.
Как оказалось, редактор вернулся ровно на год. И снова Аграновский прощается с ним. Зашел в кабинет с грустной улыбкой.
— Поскольку вы снова не главный редактор, могу сказать вам совершенно прямо: вы хороший человек.
Это было в пятницу. Он и не подозревал, что живет последние часы.
Л. Н. Толкунов, Председатель Совета Союза Верховного Совета СССР, бывший главный редактор «Известий»: «С ним было интересно работать. Он стремился докопаться до сути самой сложной сейчас проблемы развития и управления экономикой. Он был вровень с любым самым крупным хозяйственником, с любым специалистом, с которым беседовал. Он заставлял читателя размышлять вместе с ним и вместе с ним делать выводы — это высший класс публицистики».
И в журналистике можно устроиться. Слышу еще нередко: «Вот Сережа решил новую квартиру обклеить: репортаж с обойной фабрики дает». «Вот наш общий знакомый решил, видно, машину менять: читай…»
При чем здесь блудные сыны журналистики? Ведь речь совсем о другом? Просто я слишком часто, иногда не без упрека, слышу: «Вот вы, журналисты…» Как о струганых болванках. Но ведь журналисты — разные, от нуля до бесконечности, как сказал один коллега. Даже не от нуля — от минуса. Есть журналисты, позволяющие себе иметь «разработчиков» — людей на побегушках, которые делают всю черновую работу, готовят фактический материал, присутствуют в судебных заседаниях и т. д. А потом уже метр, на всем готовом, берет в руки драгоценное перо. Это то же самое, что поручить чужой женщине родить твоего ребенка (мысль — Корчака, сказанная по иному поводу).
И есть Аграновский. Когда он писал о летчиках-испытателях, то сам катапультировался (хотя и на наземном стенде, но перегрузки очень большие). В другой раз в водолазном костюме спустился на дно моря. Хотя, как раз он-то мог бы ничего этого и не делать — он брал глубиной мысли.
«Вы — журналисты…» Тут, конечно, много порчи и со стороны. Как же надо было маститому кинорежиссеру унизить, обессмыслить, обезглавить того же, скажем, Аграновского, чтобы легкомысленный, неправдоподобнейший фильм, салонный фильм так и назвать — «Журналист».
После публикации Аграновского ведомства, министерства и более ответственные инстанции принимали важнейшие решения. А он сам по себе был беспомощен, как ребенок. Друзья затеяли как-то поездку за костюмами (слух: «где-то что-то выбросили»), он обрадовался: я с вами, нигде — ничего, понимаешь… Вернулись пустые.