У него была единственная знакомая продавщица — та мороженщица возле дома.
Хорошо, что и вся семья не была избалована, жена никогда не носила дорогих нарядов, дети не просили джинсов за двести рублей. Жил всегда более чем скромно. Когда родился в 1954 году Алеша, они втроем ютились в двенадцатиметровой комнате коммунальной квартиры — семнадцать (!) соседей: дом — бывшее учреждение. Когда в 1957 году родился Антон, они, уже вчетвером, жили в этой же комнатке, Антон спал на стульях.
Ему исполнилось тридцать шесть лет, когда он получил отдельную (двухкомнатную) квартиру (до «Известий»).
Не любил, просто не умел просить: боялся, не хотел быть и не был никогда ничьим должником. Настаивать, и решительно, мог, если только речь шла о строках. В отличие от многих, в том числе и людей, им уважаемых, никогда не стремился ни к какой должности, не завидовал ни одной из них. Должности приходят и уходят еще при жизни, а остаются — строки.
О чем, кстати, были его самые первые, юношеские строки. Кажется, о Доме журналиста. Репортаж. Этот же Дом оказался и последним учреждением, где он побывал. Пришел, сказал, что хотел бы отдохнуть нынешним летом в Венгрии, на Балатоне (есть там у журналистов свой дом). Мелкий служебный голос ответил: «Нет. Вы уже однажды отдыхали в Болгарии, в Варне…»
Просить не умел. Извинился, ушел.
В Варне он действительно был. Двенадцать лет назад.
О конфузе стало известно. Вслед Аграновскому были отправлены извинения. Получил ли он их, успел ли, не знаю.
На другой день Толя умер.
…Я безнадежно вглядываюсь в телевизионный экран, на котором часто вижу в траурных рамках поэтов, писателей, композиторов, актеров — замечательных, хороших, просто популярных: где он, журналист номер один?.. Ищу безнадежно колонки имен под его некрологом.
Впрочем, я, видимо, снова уже заговорил о профессии.
Это его слова: «Лучший и пока единственный способ продлить жизнь — это не укорачивать ее». Не смог. Ему приходилось слишком напрягать свой голос. Неожиданно и решительно он стал оформлять пенсию.
— Все. Хватит. Буду отдыхать. Сколько мне жить осталось — лет пять.
— Ты с ума сошел!
Напугал не срок, а то, что он его обозначил. Скажут: проживешь сто лет, все равно жизнь кончена — будешь считать дни.
Разговор был за неделю до смерти.
Станислав Кондрашов: «Он был мастер и любил писать о мастерах, которые двигают дело и жизнь. Как мастер предъявлял необычайно высокие требования к себе и достиг совершенства в излюбленном им жанре проблемного газетного очерка. Как мастер видел соперников в своих же прежних достижениях, в своей же собственной репутации. Как мастер, отдававший делу жизнь, он, конечно же, оставался наедине с терзавшими его вопросами, понимая, что даже железная логика и самое убедительное, талантливое слово отнюдь не всегда сокращают расстояние между постановкой большой общественной проблемы и ее решением».
Один из героев Аграновского говорит:
«У нас всего можно добиться, правда, не с первого раза…» И журналист готов был ждать принятия мер после своих выступлений — недели, месяцы, годы. Да, годы. Ведь он писал не о случаях, а о явлениях. Иногда, даже когда все были согласны с ним, сдвинуть что-то оказывалось непросто. «Состояние умов — вот что занимает меня»,— писал он.
Александр Бовин (из речи на гражданской панихиде): «Аграновский умер от того, от чего, к сожалению, часто умирают люди его склада. Ведь ум и совесть — не только источник творчества, мастерства, которые дарят людям радость. Совесть и ум — это еще и источник страданий, которые причиняют человеку обостренное восприятие окружающего мира, обостренное видение его несовершенства.
Генрих Гейне однажды написал: трещина, которая проходит через мир, проходит и через мое сердце. Гейне жил в простые и наивные времена. Теперь трещин стало больше, и трещины стали глубже. Одни из них Аграновский хотел засыпать тем, что он делал, что он писал. О других он не мог писать. Но все они проходили через его сердце, терзали, мучили, рвали это сердце.
Он ушел, а мы остались. И мы, все мы, не сможем заменить его. Но если на полосах «Известий» будет больше таланта, больше ума и совести — это и будет означать, что мы помним Анатолия Абрамовича Аграновского, журналиста и гражданина».