Телефонограмма из Стокгольма, от посла СССР в Швеции Бориса Панкина: «Дорогие товарищи! Вместе с вами скорбим о внезапной, неожиданной смерти Анатолия Абрамовича Аграновского. В его лице мы потеряли одного из талантливейших и лучших писателей-публицистов, партийное перо которого твердо стояло на страже прогресса, здравого смысла, порядочности».
Письмо от читателя из станицы Раевской Краснодарского края Б. М. Моченова: «Я простой мужик, ветеран труда, мне 80 лет, может, и не все я до конца понимаю, но так мне кажется — он был самородок».
Правительственная телеграмма от депутата Верховного Совета СССР, писателя Чингиза Айтматова: «Теперь всегда с каждым днем все больней и острей утрата…»
…Анатолий Аграновский — одно из тех имен, которые составили славу отечественной журналистики.
Вот и все. Смежили очи гении.
И когда померкли небеса,
Словно в опустевшем помещении
Стали слышны наши голоса.
Тянем, тянем, слово залежалое,
Говорим и вяло, и темно.
Как нас чувствуют и как нас жалуют!
Нету их. И все разрешено.
Давид Самойлов.
Каких друзей надо иметь? В юности, в молодости, в ученичестве — постарше себя, чтобы они были опытнее, умнее, начитаннее, интеллигентнее, спокойнее, добрее, чем ты сам. Да и потом, и всегда бы иметь рядом того, кто превосходит тебя, чтобы шел ты в гору, все время в гору.
Аграновский мог быть другом до конца жизни для человека любого возраста и звания.
…Мы сговорились субботу и воскресенье провести в Пахре. («Все, отдыхаем, никаких бумаг не беру, ничего не идет, действительно не получается».) Он выехал в пятницу вечером, я готовился подъехать в субботу утром.
В эту роковую ночь его больше всего беспокоило то, что он доставлял хлопоты. Его соседи по даче — Цыгановы, Надежда Александровна, сама больная, с высоким давлением, уже успевшая принять снотворное, оставалась у постели до утра. Врач стоял, не уходил. «Да отпусти ты всех,— говорил он жене, — что ж ты мучаешь хороших людей». Ехать в больницу в Подольск он решительно отказался: «К утру рассосется». — «Что вы чувствуете?» — спрашивал врач.
— Маета.
Утром было решено везти его к профессору Бураковскому. В начале десятого ответственный секретарь Голембиовский дозвонился ему домой. Профессор изъявил готовность оказать немедленную помощь. В это время раздался звонок по второму телефону. Из Пахры. И ответственный секретарь сказал профессору: «Спасибо. Уже не нужно».
Никто в доме еще не знал о несчастье. Как узнал Джонни — загадка природы. Он, вероятно, почувствовал несчастье минута в минуту. Во всяком случае, когда Галя утром приехала из Пахры и стала отпирать дверь, старая дворняга заскулила, заныла, застонала. Просто заплакала.
…Служебный бесстрастный голос разрешает последний раз проститься. К крышке громко приколачивается квитанция с инвентарным номером.
Вот и все.
Шестилетней Маше долго ничего не говорили. Потом решились: «Дедушка умер…» Она спросила:
— Как — совсем?
А жизнь продолжается. Суетная. Беспощадная. Единственная. Другой не будет. И из его, Толиной, огромной жизни я делаю маленький, совсем простой вывод: друзей надо беречь. Но с циниками быть еще откровеннее. Друзей? Я загибаю пальцы на руке, свободной от пера. Да, конечно, одной руки вполне достаточно. Друзей, в сущности, и не должно быть много, иначе они превращаются в хороших знакомых.
Задумываешься сейчас о самом простом — о вечности, о памяти, о предназначении. Теперь опять, снова спрашиваешь себя: тем ли занят? Тем ли? Так ли жизнь сложилась? А может быть, просто коротаешь время.
Жизнь продолжается. Пошли в набор чьи-то новые гранки. Цветут вовсю деревья в Пахре. Восходит ясное сильное солнце, погода — чудо. Как говорил один из героев Аграновского, летчик-испытатель:
— В такую погоду хорошо быть живым.
Солнце поднимается все выше, и свет его падает уже на других.
Еще из старого блокнота: шестилетний Алеша кричит из детской:
— Мама, иди скорее, я тебе что-то покажу!
Мама:
— Неси сюда!
Алеша:
— Это нельзя принести, это — солнечный луч!
1984 г.
Минувшее ваше, как свечи…
Все равно — Архангельском иль Умбою