Проплывать тебе на Соловки.
Сергей Есенин
Залив Белого моря, южная кайма Кольского полуострова. Маленький надел северной полуостровной земли. Здесь, за Полярным кругом, и живет помаленьку Умба — деревянный райцентр. И дома, и тротуары — из дерева, и центральная широкая улица, куда транспорт не пускают,— тоже деревянная. Домашний городок — и сараи наружу, и дровяные поленницы; на любое крыльцо присядь — дома.
Прежде райцентр именовался «поселок Лесной», а Умбой была только деревушка под боком, а теперь все вместе — Умба.
Каждый край гордится своими знаменитостями. Всюду кто-нибудь да родился. Если нет, вспоминают, кто бывал проездом, и записывают в свояки. Терский берег одинок, из местных никому, кажется, памятников не воздвигали.
Знаменитых нет, а талантливые — пожалуйста. Вот хоть Апполинария Лахти. Она сочиняет частушки. В этом году на проводах русской зимы хотела было спеть, но ей не разрешили, потому как не ознакомила с содержанием комиссию. «Из публики», «из народа» на народном празднике петь частушки без резолюции нельзя, так ей объяснили.
Спасибо районным журналистам, они Апполинарию Павловну послушали, расставили знаки препинания (у нее четыре класса образования, потом — багор в руки и на лесосплав); и вот недавно она, теперь уже пенсионерка, впервые увидела свои частушки опубликованными.
У Лахти грустный талант. Послушайте томление слов:
Сиротею, сиротею,
Сиротее меня нет.
Какое платье ни надену —
Выгорает каждый цвет.
Грустные частушки — такая же странность, как веселые поминки. Хотя характер славянский в них — словно в родниковой воде: на душе муторно — а пляшем, веселиться надо — грустим.
Супостаточка моя,
Крашеные губочки,
Полюбила — так люби,
Люби мои облюбочки.
Талантливые в отличие от знаменитых всюду есть.
Жителей в Умбе чуть более семи тысяч, а на всем побережье — 9400.
…Это все земляки мои, земляки.
Поезд идет на север, где-то после Волховстроя появляются первые приметы Родины — фиолетовый иван-чай. Поросшие лишайником валуны, холодные озера, тундровые ели. Неяркая, застенчивая красота. Богатую да броскую полюбить немудрено — золушку полюбите. Я с благодарностью смотрю на двух немолодых людей в купе, они едут путешествовать на байдарках по северным рекам и озерам.
Конечно, Родину не за красоту любят и не за могущество. Согласились бы вы поменять мать потому, что ваша беднее и здоровьем слабее?
…Озера, скалы, мох. Бывали и здесь знаменитости. Для хрестоматийной славы родных мест можно бы подробно вспомнить, как жил здесь, на Терском берегу, в ссылке революционер Виктор Ногин, самодержавие определило ему срок 6 лет.
Однако что за гордость, скажите, быть местом ссылки.
О Терском береге упоминаний мало, лишь в связи со старыми поморами — архангельскими и новгородскими переселенцами, словно время остановилось. А ведь уже и по советскому календарю семьдесят лет минуло — срок.
Вот о ком вспомнить бы надо, об учителях — первая советская интеллигенция на Терском берегу. Об учениках их, воспитанниках их.
…Николай Михайлович Пидемский — один из первых советских интеллигентов, а может быть, и первый на побережье.
Квартира у него городская. На первом этаже. Попасть трудно. Набираю телефон — тишина, звоню в дверь — молчание, обхожу дом, сквозь кустарник продираюсь к другому окну. Из темноты жилища проступает, наконец, фигура. Виноватая улыбка.
Он вставляет старый, износившийся слуховой аппарат.
— Милости прошу.
85, может быть, и можно дать. Но стариком не назовешь — густые седые волосы, прямая фигура. Старинный халат. Аристократ старого, пожалуй, петербургского уклада, сохранил осанку, величие. Порода, такие люди стариками не бывают. Вовремя ли, не побеспокоил ли?
— Беседа для меня — роскошь. Если, конечно, не с врачами. Как имя-то ваше? Это какой же церкви, протестантской? Баловались в ту пору, баловались. Как будто русских имен хороших нет. Ну, Николай, например, чем плохо.
В первые годы Советской власти, когда молодой Пидемский сюда приехал, новая жизнь затевалась далеко не на пустом месте. Несмотря на скромные приметы, край от природы обильный. И зверь, и птица, и рыба. Оленьи стада — ягель для него везде, и на песке, и на камне. И сенокосы, и пахотные земли. На реках Умба и Варзуга — жемчужный промысел.
Но главная кормилица — рыба: в море, озерах, реках. В каждом селе строили боты, лодки, шняки, карбасы. По всему побережью тянулись рыбные тони. Семга приравнивалась к пушнине и жемчугу: десятая рыбина, как и десятое жемчужное зерно, отдавались церкви или государству.