Себя кормили, с соседями торговали, ту же семгу, которая замечательно ловилась, доставляли не только в Петербург, но и в Финляндию, Норвегию.
В каждом дворе у помора десяток овец, пара-две оленей, у большинства коровы. В 1915 году в Варзуге держали 158 коров, в Тетрино — 109, в Кузомени — 90.[2]
За два года до нынешнего века начал работать в Умбе лесопильный завод купца Беляева, первое промышленное предприятие на Кольском полуострове. Оснащено было на уровне шведских и финских заводов.
И работать умели, и отдыхать. Вечерки, посиделки, ярмарки. Культуру хранили старую, самобытную — хороводы, свадебные обряды, старинные песни.
Советская власть на Терском берегу началась с Кузомени, одного из самых крепких сел в начале века. Именно сюда, в Кузомень, сослан был Ногин, здесь весной 1905 года была создана первая подпольная социал-демократическая организация, здесь же 1 мая 1907 года жители села первыми прошли открыто по улицам с революционными песнями. И, наконец, весной 1917 года — тоже первая на побережье — народная власть: волостной народный комитет.
Все делалось именем народа: «отобрать», «ликвидировать», «конфисковать». Выгоняли из домов «богатеев», организовывали клубы, школы. К этому времени как раз и приехал сюда учительствовать Николай Михайлович Пидемский.
Круговорот истории, перелом судьбы. Дед Пидемского сам был «богатеем», вологодским судопромышленником. По сию пору помнит Николай Михайлович себя, пятилетнего, в гостях в доме деда: пятнадцать больших полупустых комнат, в которых доживали две старушки.
— Я до Заполярья успел поработать в Симбирске. Но, знаете ли, заболел там тяжело. Малярией. Кто-то, не помню уж, рассказал о целебном климате на Терском берегу. Приехал и, правда, выздоровел, окреп.
А с грамотностью здесь обстояло неважно: сельское училище, церковноприходская школа, еще несколько мелких школ. Пидемский, просветитель-интеллигент, был нужен этому краю больше, чем кто-либо.
Начинал в Пялице, в начальной школе. Потом перевели в Тетрино, в семилетку. Затем — в Кузомень. Дальше — Умба, райцентр: ведет географию, становится директором, наконец — заведующим районным отделом народного образования.
Весь Терский берег исходил пешком: в распутицу на оленях не выберешься, а лето коротко, море штормит, да летом в школах и делать нечего. В непогоду — пешком, только пешком, каждый год — сотни километров. Как чеховский земский доктор.
— Мне квартиру двухкомнатную предложили как заведующему. Я отказался. С учителями вместе жил. В Умбу я приехал в двадцать четвертом. Коган, будущий, после меня, директор школы,— через пять лет. А еще через пять — первые учителя: Шумилов, Рюнгинен, Шмик… Школа помещалась в одноэтажном домике,— знаете? — у реки, где сейчас библиотека. Внизу — классы, а на чердаке жили мы, учителя.
Жили впятером — эстонец, украинец, еврей, немец и русский. Это я вычислил невольно для себя. А Николай Михайлович — и сейчас внимания на это не обратил, потому что никогда с подобной стороны на учителей не смотрел. Потом, позже, когда воспитывались уже следующие поколения, простые, естественные вещи стали называть завоеванием и гордостью: «братство», «национальное равноправие» или «живут просто, как все». Люди жили как люди — чем гордиться? Работали, делили стол, ютились вместе — зав. роно, директор школы, учителя. Вместе своими руками возводили новую школу. Торжественно открыли в 1935 году. Потом вместе с учениками строили спортивный зал.
Так рождалось могучее школьное товарищество. И школа, и весь Терский район стали лучшими в области по успеваемости.
…В том же 1924 году, когда он приехал в Умбу, был ему тревожный знак из будущего. После смерти вождя революции он откликнулся на ленинский призыв в партию. Принимали массами. А ему отказали: социальное происхождение.
— Уже шел 1927 год. Пялица выдвигает меня делегатом на первую районную партийную конференцию. А я все кандидат. Поехал гостем, без права решающего голоса. В 1929-м — чистка, и я опять кандидат. Только в 31-м приняли, после семилетнего стажа.
Подъем был велик. Собрания, ячейки, митинги, открываются библиотеки, клубы. За вход в клуб можно было платить и деньгами, и дровами, и мукой, и рыбой. Заманчиво-призывно именовали первые колхозы: «Маяк», «Передовик», «Всходы коммунизма». Коллективизация была сплошной, хотя половина той же революционной Кузомени была против колхозов.