Грустно, но от этой темы не уйти.
У нас всегда считалось незыблемо, как закон: жизнь, отданная народу, прожита не напрасно. Честное служение Родине как бы обязывало быть счастливым. Как сказал замечательный драматург Александр Володин в безнадежно грустном повествовании: «Стыдно быть несчастливым…»
Была такая государственная политика — обязать, заставить быть счастливыми, не каждого — всех. По этой политике сгоняли крестьян со своей земли в колхозы, городских людей — на великие стройки и всех вместе — на освоение, разработки, добычу. Когда на Кольском полуострове открыли месторождения, был брошен клич: «Всем на освоение месторождений!» «Всем» — как на фронт. Терский берег пустел.
Колхозы рыболовецкие, правда, еще раньше стали распадаться. Колхозникам ничего не платили, даже полярных. Раньше рыбаки сами выезжали на тоню и там хозяйничали с весны по ноябрь, а теперь планировать стали, лимиты установили и на сроки, и на места лова. Суда рыболовецкие, зверобойные стали убыточны, даже лодки простые убыточны, из-за налогов.
— Раньше лимитов не было, а рыба была… Все переплелось: экономическое, нравственное, политическое.
И рыбозаводы «планово-убыточные», и леспромхоз. Лесозавод купца Беляева, бывший когда-то на уровне шведских и финских, за сто лет не переменился, лесокатку на электролебедку поменяли — и все. Штабелями, горами гниет на берегу и в воде лес, прикрытый забором. Рубят бесхозяйственно (сосне потом 120 лет расти), сплавляют по Умбе, главной когда-то семужьей реке, губя остатки нерестилищ. Утонула женщина — водолазы отказались искать: дно устлано топляками. Другого пути нет: бездорожье.
Он весь теперь убыточный, Терский берег. Телевидение пришло только в 1969 году. Пятиэтажки в Умбе начали строить с опозданием, уже лет 15—20 назад нигде вокруг эту серию не возводили. Зато исчезли прежние хоромины — из кондового леса, более чем по сто лет стояли. И леса теперь этого не сыщешь, да и мастерство утрачено.
Забыли, как оленей пасти. Задумали возродить стада — решили обратиться за опытом… в соседние области, чтобы ездовыми лайками помогли, ездовыми быками, пастушьими палатками. Все забыли, все утратили. Культура, обычаи стали самодеятельностью и скончались на сцене.
— Забыли: цветок сорвешь — погоду испортишь. А здесь климат нежный. Терский берег для Кольского полуострова, как Крым для страны.
В средней школе висит плакат: «Небо без птиц — не небо, море без рыб — не море, а земля без зверей — не земля».
А земля — без людей?
Вымирает революционная Кузомень. Вымерли совсем Порья Губа, Сальница, Стрельна, Пялица, которая отправила когда-то Пидемского на 1-ю районную партийную конференцию.
Он единственный остался из ее участников.
Знаете, какую резолюцию приняла та давняя 1-я конференция? Укреплять внутрипартийную демократию. Усилить работу в деревне. Укрепить экономику побережья.
А знаете, сколько нынче коров осталось на Терском берегу?
Одна. Единственная, в Умбе.
В этом противоборстве, противостоянии кто оказался сильнее, кто победил — он или Власть? Он? Все пули его миновали. Семейная жизнь состоялась: пара была красивая, им даже завидовали, дети хорошие. И никто, ни один из его учеников не подвел своего учителя. Власть? Оставаясь честными, что они, его воспитанники, в итоге построили? Что?
И все под бравурные марши, торжественные гимны.
Мы, наверное, единственная страна, в которой государственный гимн сочинил баснописец.
И все-таки стыдно быть несчастливым. В конце концов, была личная жизнь, была, разве этого мало, и пусть это останется главным.
Вологодская губерния, Петропавловское, ныне Чарозеро.
— У нас в волости было много интеллигенции: лесничество с дачами его императорского величества, земская больница очень хорошая — несколько корпусов, начальное училище, волостное управление, церковь. Мы собирались в школе, в Народном доме. Каждой девочке непременно отмечали именины. У нас был свой хор. Вместе с крестьянскими детьми ставили спектакли. Деревенские художники-иконописцы писали декорации. В школе был огромный зал. И я, мальчик, влюбился в учительницу, а она — в меня. И вот танцевали по кругу, я сидел и увидел вдруг, что у нее сквозь платье просвечивали… нет, нет, не ноги даже — кружева. И вдруг она стала мне безразлична. Что случилось — не знаю. Прежде не мог без нее, а тут — все. Она чуть не плачет: «Что с тобой?» — «Ничего». Кружева… Я проводил ее и возле церкви, где обещали быть вместе, расстались. Она потом вышла замуж за агронома, овдовела и умерла от сердца. А со мной случилось то, что случилось.