Первый раз Николая Шипунова судили за драку — пустил в ход нож. Не Николай еще даже, а Коля — было ему тогда пятнадцать, и жил он в Череповце. Срок свой — пять лет — отбыл день в день. На свободе, всего через полтора месяца, пьяный, ударил ножом человека. При задержании оказал сопротивление работнику милиции. Восемь лет отсидел снова — день в день. Вернулся уже в Бечевинку, к матери.
Из характеристики: «Находясь в местах лишения свободы, Шипунов зарекомендовал себя как злостный нарушитель содержания, упорно не желающий встать на путь исправления. Был переведен на тюремный режим сроком на три года. Имел 17 взысканий, дважды был переведен в помещение камерного типа». Наказывали в основном за то, что употреблял «суррогаты спиртных напитков» (цитирую работников тюрьмы). А попросту говоря, «гнал гамыру» (цитирую сокамерников Шипунова). Напиток — 80 градусов.
Естественно, что отпущен он был под строгий административный надзор Белозерской районной милиции. Главные требования надзора — являться домой не позже девяти, за пределы Бечевинки не выезжать, трудоустроиться, не пить. Все просто, система далеко не новая, в былые века даже при негласном надзоре знали о подопечном все: когда просыпается, что читает, с кем и какую ведет переписку. А уж о гласном надзоре и говорить нечего — знали, какие сны видит.
Надзор за Шипуновым был возложен на участкового милиционера Васюкова — тоже Николая, к нему на регистрацию поднадзорный обязан был являться каждый понедельник. Шипунов только глянул на своего тезку, улыбнулся девчатам:
— Я вашего Анискина в снег закопаю.
И правда, Васюков ничто перед Шипуновым, хоть и молодой, но рыхлый какой-то. А Шипунов — ас. В самой суровой из тюрем (здесь ждут своего часа те, кто приговорен к высшей мере наказания) Шипунова за злостные нарушения сковали наручниками. И он — один в пустой камере — эти наручники снял. Начальник тюрьмы поразился:
— Я больше двадцати лет здесь. Все видел. Но такого...
Впрочем, участковый Васюков никаких подробностей о поднадзорном не знал и знать не пожелал. Ездить в Бечевинку на мотоцикле за двадцать километров от дома -— отмечать по понедельникам Шипунова — посчитал обузой: исполком сельского Совета присмотрит.
После долгого заключения трудно привыкать к свободе. Случается, освободившийся рецидивист просится обратно в колонию. Там он все знает, там — все понятно, здесь — все позабыл, от всего отвык. Едет домой — с мешка не слезает, кругом чемоданы на вокзале, хозяев не видно — ему странно: никто не ворует. Один такой побродил день по городу, пришел к начальнику милиции: «Отправьте обратно в колонию, я здесь не могу». Начальник ему: «И я не могу: не за что». Начальник ему: «товарищ», а тот в ответ: «гражданин». Утром рано разбил витрину в универмаге: «Теперь можете?!»
К свободе никто специально не готовит.
Николай Шипунов пробыл в заключении с пятнадцати до двадцати восьми лет, то есть вся жизнь — колонии и тюрьмы. Там приучился пить, там усвоил для себя: закон — для слабых, сильный всегда прав. Ушел мальчишкой, вернулся — уставший, злой, заматерелый.
— Ты уж, Колюня больше туда не попадай,— сказала ему мать.
— Не бойся.
В Бечевинке начал честно привыкать к свободе. Не пил, одевался подчеркнуто аккуратно. Мать почувствовала поддержку — Коля починил обе электроплитки, чайник, патефон. Заготовил на зиму дрова, и не только себе, но и Кириллову Вене — другу дрова привез. Наметил крылечко сделать, навес к нему, крышу починить, забор поставить. Характера, правда, не хватало, не мог долго на одном месте, поколет-поколет те же дрова, не закончит — убежит. А если что не получается — вовсе бросает.
Вроде как все, но — нет, выдавал себя: дерганый был, настороженный, любой шорох, чужой звук — он резко, хищно разворачивался, незнакомый человек на дороге — он уходил в сторону. Сны-то ему, видно, снились старые.
А надзора никакого и не было: участковый Васюков его вниманием не удосужил, а отмечаться в сельсовете по понедельникам нетрудно. Пришел во вторник — тоже отметили. Уехал в Череповец к друзьям раз, другой — вовсе не отмечался, и тоже тихо. А однажды пришел в сельсовет пьяненький, расписался — ни звука.
И при эдакой-то свободе Николай Шипунов еще держался, еще устроился на работу в Белозерский лесопункт — валил лес. Поработал две с половиной недели (и неплохо, втянулся, с азартом), потом бросил. И никто не спросил: что, почему? То ли действительно заболел, то ли надоело. На работу снова собрался через две недели. Рано утром уже в автобусе Шипунова встретил бригадир Саша Хоменко: «Ты что, Коля, на работу? Не допущу, пиши объяснительную начальству». Шипунов покорно вышел.