Сначала об Иване Ивановиче — наставнике.
В Дальневосточный край приехал с Дона по призыву комсомола. Осваивал тайгу в Советской Гавани, в 1938-м окончил в Красноярске курсы красных директоров. За год, пока учился, в его леспромхозе арестовали шесть директоров, но Иван Иванович никогда и ничего в жизни не боялся, он вернулся к себе — седьмым. В 1942-м утонул лес, и его арестовали за связь с японской разведкой. Через полгода в камеру вошел незнакомый полковник.
— Фамилия? — спросил он.
— Была Слизков, а сейчас не знаю, может, уже Мацуока.
— Ладно,— миролюбиво сказал полковник.
Оказывается, жена обратилась в крайком партии.
Статью поменяли на «халатность», и послали Слизкова на фронт, куда он давно жаждал. В первом же бою на Курской дуге его штрафная рота отбила за сутки двенадцать атак. Полегло их тогда больше половины, и Слизков, раненный, не отступил. За первый же бой с него сняли судимость.
Потом был командиром группы захвата полковой разведки, командовал разведвзводом. Два ордена Красной Звезды, два ордена Славы, орден Отечественной войны I степени, медали.
Вернулся в дальневосточную тайгу. Хозяйствовал в Анучинском леспромхозе энергично, смело, опережая подсказки и указания. Его размах и темпы нередко считали сомнительными, приезжали по сигналам контролеры, ревизоры, целые комиссии из Москвы. Всякое бывало. А итог — ордена Ленина, Октябрьской Революции, Трудового Красного Знамени, «Знак Почета». Слава — на всю страну.
Уже давно Иван Иванович на пенсии, а напиши ему кто письмо: «Приморский край, Слизкову», и теперь дойдет — в тайгу, в глухомань. Теперь, на пенсии, главная его слава и гордость — ученики. Больше половины нынешних леспромхозовских директоров в Приморье — его воспитанники.
Так он жил-прожил в глуши, держал факел, и встал с ним рядом Нефедов — со свечой. Много учеников, но Нефедов — лучший.
— Талантливый был руководитель Павел Нефедов. Был. Его сломали, и это — на всю жизнь.
…Мы сидим у Ивана Ивановича Слизкова дома, в его родном таежном Анучино.
— Павел — честный парень. Как он все это выдержал — не знаю.
Когда перед войной родился Павел, отец радовался: мужик в доме.
Отец воевал еще в гражданскую, а на эту войну его не брали. В сорок втором ушел добровольцем, с народным ополчением. В мае ушел, а в июле погиб. Дарья Ефимовна осталась с четырьмя девочками и двухлетним «мужиком».
Осенью, после уборки, искали редкие колоски, весной ковыряли мерзлую картошку. Варили лебеду, крапиву. С первого класса Павел пас колхозных телят, с третьего — лошадей, с четвертого класса — пахал.
Отца, как ни пытался, не мог представить, даже фотографии в доме не нашел.
Четверо из пятерых детей получили высшее образование.
Павел учился в сельскохозяйственном. На преддипломную практику попал в Приморье, в Анучино. «Хочешь дороги строить?»— спросил Слизков. Студент-практикант стал мастером дорожного отряда — случай редкий. Выяснилось, что новичок с людьми работать умеет. Сметлив, самостоятелен. По проекту надо было засыпать овраг, но студент посчитал и предложил сделать петлю. Повели дорогу в обход, и оказалось, раз в десять дешевле и вместо месяца — неделя работы.
— После института — ко мне,— говорил, прощаясь, Слизков.
Диплом Павел Нефедов защитил на отлично.
Рост его был стремительным. Минуя сразу две служебные ступени, он в канун 1970 года возглавил отстающий Шумнинский леспромхоз. Хозяйство к этому времени задолжало государству десятки тысяч кубометров древесины, себестоимость продукции за пятилетку поднялась почти на миллион рублей.
За пять лет хозяйствования Нефедова объем лесозаготовок возрос до 400 тысяч кубометров, на себестоимости сэкономили 353 тысячи рублей.
Но не в одних кубометрах дело, Нефедов и это усвоил:
— Я еще техноруком в Еловке работал. Приезжаю как-то в соседнюю Муравейку, смотрю — черные «Волги», «Чайка». Министр! А в Муравейке дед один бродил, старый старик с удочкой: «Сынок, дай закурить»,— все время просил. Штаны потертые, френч засаленный, а на груди — три Георгия. Министр по улице идет — и дед этот. «Кто такой?» — «В японскую воевал».— «Где живете?». Пошел в бараки — худы-ые. А нам тогда запрещалось строить соцкультбыт — только ремонтировать, фондов под лес не давали, считалось — отвлечение средств. Министр повернулся к Слизкову: «Давайте строить. И первый дом — этому герою, а мне телеграммы…». Тут как раз меня и переводят в Муравейку. Фундамент дома для деда заложили — телеграмму министру; стены вырубили — телеграмму. Себе я дом взял одним из последних, когда уже всю улицу заложили. …А в Шумнинский леспромхоз меня повез сам генеральный директор. Приехали рано, пошли в столовую: деревянный домик завалился, печь дымит, холод, полумрак. «Ой, Сергей Аникеевич,— директору,— у нас ничего нет».— «И яичницы нет?» — «Нет».— «А чай?». Принесли два чая и печенье. «Вот почему я тебя сюда привез, понял?» — это генеральный — мне…