К Нефедову в камере относились хорошо. Он делился передачами, помогал писать жалобы. Возле щели у окна делал зарядку. Однако силы уходили: тюрьма — не зона. Будь он осужденным, вина которого доказана, было бы легче: в зоне — барак, а не камера, кровать, а не нары. Тут — ни воздуха, ни света. Правда, их выводили на прогулку, вместо часа — минут на двадцать: охранявшие их студенты-практиканты спешили домой.
Навещал иногда уполномоченный, войдет в камеру, на Нефедова пальцем укажет: «Ты, вот ты-ты, да. Подойди. Ну что, когда сознаешься-то? Сколько миллионов наворовал-то? Ну, ты хитер!».
Слух о заворовавшемся директоре уже разошелся по Приморью. На семинаре партийных работников края представитель прокуратуры приводил яркий пример с Нефедовым.
— Я понял, что надо мной готовился процесс громкий, показательный. Но, знаете, были и люди. Замполит в тюрьме, пожилой такой майор, откроет кормушку в камере — это окошечко в двери снаружи — позовет: «Нефедов, подойдите, пожалуйста». Подойду. «Как себя чувствуете? Как ваше здоровье? Переживаете все? Не надо, все образуется, разберутся». Тюремный библиотекарь бросал газеты через окошечко на пол. А замполит давал только из рук — всем. Иногда день-два его нет, я тоскую. Обо всем расспросит: «Как работали? А когда орден получили? Где отец погиб? Неужели и фотографии не осталось?.. А что вам почитать принести?» — душевный человек. Он и Тамару очень поддерживал: «Это все недоразумение, разберутся — выпустят. Ваш муж хороший, серьезный человек. Он сейчас «Капитал» изучает».
Семь месяцев спустя им разрешили свидание. Нефедов не знал, куда и зачем его увозят. В милиции, куда приехали, открылась одна из дверей, и он увидел сидевшую в пустой комнате жену.
Они сидели за столом друг против друга. «Как ты, ну как?» — спрашивала Тамара. «Держись…» — Она вынула из сумочки фотографию и с разрешения Озерчука протянула мужу. На любительском снимке, который она чудом обнаружила у одной из сестер Павла, немолодой, усталый человек, в темной рубашке, лежал, облокотившись, на лугу. Лицо было такое грустное, будто человек знал, что через два года его убьют… Нефедов вздрогнул:
— Отец!
Рядом стояли Озерчук и конвойный, и Нефедов плакал.
Павел Александрович пробыл под стражей девять месяцев. Почти девять: Озерчук выпустил его на один день раньше.
И Нефедов, и Хомченко вышли на свободу в один день. Жены перепутали ворота, ждали у тех, где оставляли передачи. Потом увидели…
Тамара:
— Нефедов мой наголо острижен, головка маленькая, шейка тоненькая, как гусенок.
Нефедов:
— Смотрю вокруг — как все люди хорошо одеты-то, и какие красивые. Я Тамару за руку потянул: скорей, скорей отсюда…
Оставил, однако, Павел Александрович в камере, на полу, книги свои и журналы. Плохая примета.
Когда Нефедов вернулся, должность инженера-механика уже была занята. Приехал Иван Иванович: «Ничего тебе здесь не дадут. Давай опять ко мне». Слизков направил его на самый дальний участок, за 500 километров от Анучино.
— Павел за дело крепко взялся: лес валил, начал строить контору, общежитие, гараж. Я порадовался: хватка осталась, не сломался Павел. А через два месяца — опять к следователю.
Оказалось, следствие закончено. Нефедову предложили ознакомиться с делом — около сорока томов. Он обвинялся по статьям 1521 и 170 ч. 2 УК РСФСР в приписках и злоупотреблениях. Особенно страшна была статья 931: за хищения в особо крупных размерах ему грозило лишение свободы до 15 лет или высшая мера. Выходило, что за три последних года леспромхоз приписал к отчету: древесины — около 40 000 кубометров; товарной продукции — на сумму свыше миллиона рублей; «в виде премий» присвоил «государственных средств» свыше 40 000 рублей.
Нефедов изучал каждую строку. Ему поставили стол в коридоре прокуратуры, и он сидел там, в окружении толстых томов, со счетной машинкой под рукой. «Нехватки» нет, объяснял Нефедов, т. к. лес использовался на соцкультбыт. Излишки в бухте Ольга скопились не от одного Шумнинского, а от двух леспромхозов и образовались они от более полного, чем в лесу, замера (экспертиза потом подтвердит: «довесок» составил 11%). Так по страницам, по строкам Нефедов объяснял, доказывал, опровергал следствие.
Изучение огромных томов заняло полгода. Когда Павел Александрович возвратился в Анучино, оказалось, что и эту должность его сократили еще четыре месяца назад. Сам Слизков ушел на пенсию.