Привлек. Назавтра в семь утра все правление присутствовало на разнарядке. Л. Лагойко: «Я после разнарядки принес этот предмет в контору и показал присутствующим Араеву, Кульмачу, Здункевичу. Они выразили мнение, что это не взрывоопасный предмет. Я отнес его опять на клумбу. Просил Кульмача неоднократно завезти его в милицию или военкомат». (Из уголовного дела.)
«Предмет» якобы назвали не взрывоопасным, и в то же время инженер просит его увезти. Лагойко в то утро и другим членам правления сказал:
— Мужики, кто в район поедет, — прихватите.
Сейчас, задним числом, «сомневающихся» стало больше: думали, что это — домкрат или глушитель от мотоцикла… В деревне 37 участников войны, 36 военнообязанных, прошедших воинскую службу… Даже если глушитель, но похож на снаряд, все равно — опасно. Я убежден, ни один хозяин, ни одна хозяйка не позволили бы лежать ему у порога собственной избы. У конторы? Пусть правление и разбирается.
Нынешнее состояние умов объяснили мне, не стыдясь: детей уже все равно не вернешь, надо спасать живых. Тем более что статья 168 Уголовного кодекса Белорусской ССР строга: «Халатность. Невыполнение или ненадлежащее выполнение должностным лицом своих обязанностей вследствие небрежного или недобросовестного к ним отношения, причинившее существенный вред государственным или общественным интересам либо охраняемым законом правам и интересам граждан, — наказывается лишением свободы на срок до трех лет или исправительными работами на срок до одного года, или увольнением от должности».
И Лагойко, и милиция, и военкомат — все они, специалисты, выполняли инструкцию, но по форме, а не по существу. Все указывали и не проверяли, отдавали распоряжения и забывали, все что-то начинали и никто не закончил. Лагойко в милицию позвонил, и дело свое посчитал сделанным. Милиция военкомату устную директиву передала, и дальше ее ничто не волновало. Военкомат отправил милиции встречную директиву, уже письменную (об оцеплении снаряда), а то, что ее не выполнили, их не беспокоило. И в войсковую часть заявку отправили, а получили ли ее саперы и когда приедут — никого не трогало.
В деревне живет работник райотдела милиции, майор Акушкевич. Почему же не обратился Лагойко к нему — через три дома живет от него майор? А зачем? По инструкции в милицию сообщено, а ходить по домам он не обязан.
…Все специалисты — и гражданские, и военные, все чиновные «охранители» — все, вместе взятые, не стоят одной неграмотной старушки из соседнего Подречья. Христина Федоровна Герасимович копала у себя на огороде картошку, увидела — что-то блестит в земле, что — не знает, но на всякий случай на лопату песок насыпала, положила находку и отнесла, закопала ее глубоко и в сторонке, чтобы плугом не зацепить. Так и хранилась граната лет пятнадцать.
Где-то в начале двадцатых чисел октября ударили заморозки, трава пожухла, клумба оголилась, и снаряд стало хорошо видно.
26-го — и опять была пятница, опять конец недели, — возвращались из школы дети. Игорю Кульмачу и Сереже Лютаревичу домой как раз мимо колхозного правления. С ними пошел и Валера Акушкевич. Время обеденное — половина второго, в правлении было пусто. Дети подняли снаряд, опустили на бетонный выступ крыльца…
Милиция устанавливала имена погибших по клочкам школьных дневников и тетрадей. Родители узнавали детей по остаткам одежды, портфелей. Следы взрыва обнаруживали в радиусе 150 метров.
Валентина Михайловна Кульмач:
— Я только-только бутылки пустые отгрузила на базу, я не в этом магазине работаю, в Подречье, шофер расписался в накладной, уехал, и дядька Евгений, подвозчик с фермы, зашел. «Валя, едь быстренько домой, там дети чьи-то взорвались». Я сразу на велосипед, доехала до Столпищенского магазина. Шофер навстречу. «Гриша, — говорю. — Мой?». Он кивнул. Я с велосипеда упала…
Дальше она помнит плохо. Мне рассказывали другие, как, бросив велосипед, она пыталась бежать, ноги подгибались, она падала, потом поползла, потом просто катилась, боком, в сторону магазина.
— Очнулась — главбух и соседка под руки меня держат. К конторе не пускают. А я гляжу вокруг на ребят — моего нет. Опять отключилась. Мне говорят: «Твой Игорь дома». А потом я увидела — его портфель, осколками пробит, рукавичку увидела, капюшон от куртки по шву оторван. Шапку на дереве нашла… Он же к бабуле в Костюковичи собирался на каникулы. Туда его и повезли. Часы отцовские, которые ему так нравились, искали, но не нашли: ходили, как во сне. Купили новые, даже надеть не на что было. В гроб просто положили…