Ирина Романовна Лютаревич:
— Я ехала из Кировска, из больницы, с дочкой. На попутке. Навстречу Чайка, учитель, с женой: «Дети взорвались». — «Кто?» — «Кажется, Акушкевич!». Значит, и мой там… Тут шофер навстречу, на всем ходу разворачивается — Акушкевич Григорий Петрович: «Мой!» — «И меня, — говорю, — возьми». Не пускали меня, я прорвалась, сразу увидела — шапочка зеленая с белой полосой — его, ботинок — его. Меня успокаивают, держат: «Не твой, нет». …Я азбуку его на асфальте увидела — знаете, такая матерчатая, с кармашками для букв — для первоклашек. Порвана, кармашки пустые. Мне потом рассказывали, как я по асфальту на коленях ползала, буквы искала и в кармашки складывала…
Тамара Владимировна Акушкевич:
— Когда я Валеру рожала, должна была умереть. Роды — искусственные, подключали искусственную почку, давление смогли сбить только до двухсот пятидесяти. В реанимации потом очень долго лежала… Да… Я в тот день мыла окна на веранде, соседка зашла: «Тамара, не бойся… у тебя несчастье». Я подумала — с мамой, — никак не думала, что с Валерой что-то. «Твоего сына, — говорит, — убило». Зашел отец, я на нем повисла. А туда, к правлению, я из всех — последняя прибежала. Народу полно, следователи, фотовспышки. Валя Кульмач на коленях стоит, ее под руки держат. Ира Лютаревич ползает, азбуку собирает и в ранец Сережин складывает, рядом сердце на асфальте лежало, она и его в ранец. Тут я маму свою увидела, подошла ко мне, плачет, руки в крови. «Где Валера?» — «Валеры больше нет». Потом, позже я просила: «Пойдем, соберем, что осталось». Она говорит: «Там нет ничего…».
Тамара Васильевна достает пластмассовую коробочку, в ней — номерок Валеры в родильном доме: утро — 6.40. Вес — 3300. Еще хранит в коробочке светлые волосы — Валеру постригли в первый раз.
…Сразу после взрыва приехали саперы, милиция, районное начальство. На другой день появилась пожарная машина, смывала все вокруг. Смывала, но не смыла.
По утрам матери погибших приносили на асфальт цветы.
Потом снова приезжала пожарная машина и снова старалась смыть следы.
Председатель колхоза Солонович начисто отрицает, что вообще слышал что-то о снаряде. «Меня и на разнарядке тогда не было: болел». Подняли документы. Был, как раз он и вел утром разнарядку. Получается, его водитель накануне вечером привез снаряд, у порога выгрузил, а назавтра ничего председателю не сказал? В бухгалтерии работает жена Солоновича, оба раза звонили в милицию — при ней, все вместе волновались. И она, выходит, мужу ничего не сказала? Члены правления утром — и до разнарядки, и после — обсуждали, и то же никто, ни один человек председателю ничего не сказал?
Мы все время перенимаем чей-то хозяйственный опыт — говорим об этом, пишем, призываем. Хорошее дело — опыт. В Кировском районе — два крепких хозяйства, одним руководит Старовойтов, другим — как раз Солонович. Оба колхоза — миллионеры. Разница, однако, велика — у Старовойтова хозяйство много богаче, но главное в другом — к нему люди стремятся, а Солонович к себе силком тянет, опыт хозяйствования у своего знаменитого соседа Солонович заимствовал, но главного — не разглядел.
Скуп Солонович, людей совсем не видит. Социально-бытовые вопросы, например, для него понятия абстрактные. А Старовойтов Дворец культуры отгрохал — один из лучших в республике, гостиницу со всеми удобствами, ресторан-столовую, торговый центр, профилакторий. Колхоз для него — это прежде всего люди. Каждый год колхозники, все до единого, проходят медицинское обследование, все до единого отдыхают в профилактории, в ресторане-столовой для колхозников — бесплатные обеды.
Сейчас строится дом для престарелых. Телевизионную установку приобрели — тоже для людей. Что и как решает правление или сход, колхозники видят на экране. Любое поощрение — на виду у всех. Соседи ли не ладят, пьяницу или лодыря наказывают — всякое разбирательство тоже на телевизионном экране, весь колхоз — и свидетель, и судья. При таком всеобщем обозрении друг от друга ничего не скрыть, и председатель о каждом знает все — мышь не пробежит.
…Чтобы у порога правления старовойтовского «Рассвета» две недели лежал снаряд? Да представить немыслимо, говорили мне. Минуты бы не пролежал! Да если бы нашли этот злополучный снаряд в любом, самом дальнем краю угодья, председатель тут же узнал бы — хоть среди ночи.
Мы перенимаем опыт хозяйствования, надо бы перенимать еще и черты характера. Копейка цена любому изобилию, если человека забудем.
Я спросил Солоновича, как проходило колхозное собрание после этой трагедии? Что решило правление?