— Мужчины,— сказала она (в Одессе, как известно, все взрослое население делится на «мужчин» и «женщин»),— американские мужчины,— повторила она,— до каких пор вы будете держаться за юбки американских женщин? Пора открывать второй фронт.
Ей долго аплодировали.
Сейчас у памятника Неизвестному матросу находится комсомольско-пионерский штаб поста № 1. Здесь, в небольшом музее — вымпелы Вьетнама, земля с Плайя-Хирон… Здесь, у памятника Неизвестному матросу, с автоматами в руках несут почетный караул пионеры Одессы — в любую погоду: в мороз, в жару, в ливень. Особенно трудно 9 мая. С утра вся Одесса несет сюда цветы, и уже к десяти-одиннадцати смене караула не выбраться: цветов — по грудь…
Лучший наряд из 60-й средней школы ездил в Болгарию, там стоял в карауле у памятника советским воинам. Приезжал в Одессу и почетный караул болгарских школьников.
Взлеты отваги, воли, ума, таланта — все это рождается любовью к своей земле. Об этом я думал, когда шел по овеянному славой городу-герою и когда совершенно неожиданно увидел вдруг чернобрового поджарого парня: он… тот самый, из «Гамбринуса»… Я остановил его, объяснил, что неделю назад оказался свидетелем спора в «Гамбринусе».
— Кто тогда выиграл пари?
Парень погрустнел, махнул рукой.
— Я проиграл. 31:30. Но это нечестно. Нам попадалось много ленинградцев.
— Это что же, вы остановили шестьдесят одного человека?
— Послушайте,— парень с надеждой глянул на меня.— Ну, вот вы — приезжий. Я вижу — вы скажете честно: Дерибасовская лучше или Невский? Я же вижу, вы скажете правду.
Сразу после Одессы трудно привыкнуть к другому городу, сразу после дружелюбной общительности одесситов пусто даже в многолюдном метро, где каждый сам по себе. Эскалатор поднимает на выход густой поток пассажиров. Какая-то девушка стоит рядом, приклонилась к парню.
— А у нас сегодня юбилей свадьбы,— совершенно неожиданно говорит она мне,— три года…
Странно прозвучало это чужое откровение. И вдруг я понимаю, что эскалатор метро выносит меня сейчас… к морю, к белым акациям.
— Вы из Одессы?
Зачем я спросил. И без того понятно.
— Нет, из Саратова.
Пауза, неловкая заминка. Обидно.
— Но мы… учились в Одессе. Целых пять лет.
Конечно, конечно. С ясностью, близкой к галлюцинации, я чувствую, как метро выносит меня на Дерибасовскую, на Приморский бульвар. Я ясно вижу разливы электрических огней на одесском рейде.
1977 г.
Столько лет спустя
Журавлев
«Считать главной задачей садоводческих товариществ, каждого садовода-любителя создание коллективного сада с целью...».
Из постановления Крымской конференции садоводов-любителей
Цель ясна — коллективное счастье на коллективной земле.
Объединение так и называется — товарищество.
Их много нынче. Едешь от Симферополя в любую сторону, вдоль дороги, дикие абрикосы с горькой косточкой, фиолетовый шалфей, синяя лаванда на полях; и всюду — домики, домики, только что начатые и законченные, простенькие и побогаче. Хорошо. Земля при деле, плодоносит, и людям, должно быть,— рай.
Так ведь и было задумано когда-то, семьдесят один год назад: землю — народу и счастье — непременно коллективное.
Тут, за единым забором, своя державная власть — правление. Свои выборы, перевыборы. И желанная свобода — граждане все независимые, на пенсии. Конечно, своя конституция — устав. Изреченная конференцией мысль о цветущем коллективном саде, конечно, занесена в устав.
Садоводческая держава «Труд» задумывалась святее всех прочих в округе, ее предназначение — в самом названии: «Устав садоводческого товарищества инвалидов Отечественной войны, труда, пенсионеров, семей погибших воинов Отечественной войны». Учитывая нужду и одиночество этих людей, товарищество создавал горсобес. Горисполком выделил удобное место, в пяти километрах от Симферополя, городской транспорт едва не доходит.
Товарищество, можно сказать, было создано для Журавлева. Иван Михайлович рос в Севастопольском детдоме. Бежал. Работать начал с двенадцати лет, а воевать — с шестнадцати. Когда война началась, пошел в военно-морское училище. Учился мало, отправили в пулеметную роту.
— Дали саблю и пустую кобуру. На передовой мне какой-то матрос фланельку дал, уже было холодно. Отступали мы до Балаклавы, моряки бежали... Ну, какие это моряки — пацаны, месяц-два службу прошли. Они когда в строю-то шли — спотыкались. Кирзовые сапоги, винтовка на двоих.