— А Капорцева вы знаете?
— Как же. Он тоже живой остался. Видно, самолетов они, немцы, напугались, плохо стреляли. Ну вот, и он жив остался, да ненамного. Домой пришел, мать его помыла, переодела, как на тот свет собрала: глядит в окно — за ним уже идут каратели.
— А много расстреливали?
— Много,— Анастасия Ивановна задумалась, поняла, что надо бы как-то сказать — сколько, но цифру она не знала.— Восемьдесят шагов могилы.
Судья непонимающе поглядел на нее.
— Я могилы мерила… Как Дима вернулся в сорок третьем году из леса, повел меня на ихнюю могилу. «Идем,— говорит,— мама, а то знать не будешь, где папка лежит». Показал, где их расстреливали. Там могилы были — большие… я измерила — восемьдесят шагов моих, вот таких…
Она показала.
— Четыре таких могилы. И высокие. Я шла, споткнулась, дак не упала даже, об могилу-то прислонилась…
Судья поблагодарил, попросил ее сесть на место. Она подняла голову и сказала вдруг ему тихо:
— Дима-то — как второй раз родился. Уж я думала, долго должон жить. А он… три только дня побыл и — все. И на фронт. И — все. И — конец… А как его в избе били, дак кровь на стены летела!..
Она почувствовала, что опять поднялась температура, что губы ее дрожат.
Гертруда сзади осторожно взяла ее за плечи: «Идемте, Анастасия Ивановна, идемте…».
Огурцова повернулась вдруг к подсудимому и — шагнула к нему.
— Люди!! — она закричала вдруг громко.— Люди!! Он кровь детскую пил. Вы посмотрите, у него же… губы в крови!!
— Анастасия Ивановна, успокойтесь,— Гертруда крепко держала ее сзади за плечи и вела к выходу.
Зал застыл в странном оцепенении. И в этом оцепенении слышен был слабый голос:
— Я не знал, что мой отец — убийца…
Это сказал сын Карла Горни. И это слышали все в зале.
Вечером она успокоилась немного. Пришел «Петрович».
— А судья-то, Лена, старый,— рассказывала она.— Старый, как гриб. Он, наверно, замучился, сидевши-то. Я ему еще про Гаврилиных детей не сказала, на елке-то распяли. И про Зайчики не сказала. Да он и не спросил. И про Диму не все сказала. Он, как три дня-то побыл да в армию-то ушел, он ведь, я забыла, в Москве еще был. Я ему туда, на… как их… на Воробьиные горы лепешки картофельные слала. Его в училище военное звали, а он: «Кто же тогда воевать будет, если все в училище пойдут. Я, говорит, до Берлина хочу дойти». Ох, видишь, вот…
Она вынула узелок, развязала его.
— На, погляди, бумага.
«…Ваш сын, красноармеец Огурцов Дмитрий Александрович… в бою за социалистическую Родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит… Похоронен в Витебской области Витебского района, юго-восточнее 500 метров деревни Маклани…». В полк прибыл, говорилось в справке, 22 декабря 1943 года, и «числится убитым» 31 декабря 1943 года.
— Вот как…— сказала Огурцова,— неделю и повоевал. Перед Новым годом…
— Вместо сына вы вот в Берлине оказались,— это в раздумье сказал Кожухов.
— Говорила-то — так?
— Просто… слов нет. Вы не представляете, что с залом сделали.
— А зря он в училище-то не пошел. Дима-то. Романовский Ванька пошел, дак он теперь вон на легковой машине ездит. Работает. Придет как ко мне, дак я плачу. И Коля Сапунов, одноклассник-то, у которого Дима в Березовке жил, тоже живой. Он инженер, дома строит. Ко мне ходит. Придет, на фотографию Димину посмотрит и тоже — в слезы…
…Перед отъездом был прощальный ужин. Гертруда и другие эрфуртские знакомые говорили Анастасии Ивановне много добрых слов насчет того, что на таких, как она, держится мир и покой, желали ей здоровья и еще долгих лет жизни. И Анастасия Ивановна тост сказала:
— Спасибо вам всем, вы нас тута берегли…
Все смеялись.
И еще она добавила:
— Не дай господь войны.
А в это же самое время окружной суд Эрфурта, уже без них, оглашал приговор.
«За преступление против человечества,— читал судья,— первый уголовный сенат окружного суда Эрфурта в публичном гласном разбирательстве от 2, 3, 4,5 и 6 сентября… постановил:
…к смерти».
Обратная дорога была короткой. Анастасии Ивановне надо было выходить в Вязьме под утро. Все просили ее обязательно разбудить, проститься. Однако она пожалела их, а когда Елена Герасимовна увидела ее уже на выходе, Огурцова сказала ей: «В гости ко мне приезжай, меня в Сычевке все знают, Огурцову спроси».
По перрону она засеменила быстро-быстро, хотя до пересадки в местный, из четырех желто-коричневых вагонов, поезд до Сычевки оставалось еще много времени.