Н. Поляков: «Нашей родни погибло восемь человек. Жили мы в Ялте, там их и расстреляли. Мать, Мария Черняховская, была медсестрой в госпитале, она с последним теплоходом из Ялты отправила весь старший комсостав, а сама не успела. Тот самый теплоход, вы, наверное, слышали, который почему-то задержался на причале и на выходе погиб… Повезло матери. Но ее забрали в гетто. И опять повезло: она сумела сбежать. Но вернулась — домой, если бы хоть в горы. Тут ее сосед наш выдал. Мать расстреляли. Я плавал юнгой, после войны вернулся, а сосед, паразит, на Доске почета: работал сапожником в горпромкомбинате. И ничего я не мог сделать, не хватило улик. Так и жили потом — рядом».
Те же палачи и сегодня не оставляют их, мертвых, в покое. На могильные драгоценности в противотанковом рву мародеров безошибочно навел полицай. Он стоял когда-то в оцеплении, отбыл срок и теперь, столько лет спустя, опять вернулся к своим жертвам.
Возмездие палачам, воздаяние мародерам — в одной цепи.
Первые группы судили за надругательство над могилами. Срок по статье вышел небольшой. После массовых возмущений догадались судить (повторно) за нарушение правил о валютных операциях. То есть за незаконную, в обход государства, продажу золота.
Видимо, надругательство над могилами само по себе настолько чудовищно, что законодатели в свое время исходили лишь из теоретических предпосылок. Но как быть теперь? Знакомый молодой человек, услышав о крымских мародерах, не удивился:
— Я перед армией в Узбекистане жил. Там всего этого… При мне вдова на покойном муже костюм на ленточки порезала. Чтобы его потом в могиле не раздели.
Какая там теория — масштабы…
Это хорошо, что другая статья подошла. А если бы преступники не продавали, а сами, скажем, носили золотые кольца и браслеты… Предложил же мародер В. Талалихин своей жене «поставить зубы» из могильных коронок.
Один из скупочных магазинов — «Янтарь» — был поблизости, в Симферополе. Товаровед-скупщик Г. Гуйда принимала все, в том числе и золотые коронки, в которых еще сохранился, накрепко застыл старый, омертвевший, полувековой давности цемент. Принимала без документов, через подставных лиц. Ее судили, приговорили, но…
Не поверите, ее тут же, со скамьи подсудимых, отпустили по амнистии: в связи с 40-летием Победы…
Худшей, горшей памяти нет.
Стоит обелиск — пока мертвый, не оживший. Как бы отдельно от павших.
Еще не поздно, пока не поздно, нужно поднять на свет имена, факты, события. Собрать воспоминания тех, кто видел, помнит, знает. Все, что будет воскрешено, должно занять место на стендах и в запаснике музея. Воспоминания могут лечь в книгу, которая поможет людям быть людьми.
Если обелиск оживет, может статься, отпадет надобность и в охранном посту ГАИ.
Помните работников Крымского драмтеатра — подпольщиков, которых после войны извлекли из колодца? В память о них на стене театра висит мемориальная доска. Не знаю, много ли стоила бы она сама по себе. Но театр еще создал спектакль о своих павших товарищах. Недавно, в день открытия очередного театрального сезона, возле театра состоялся общегородской митинг. Он начался с торжественной переклички актеров. Были названы и имена павших.
Перекличка — это преемственность, это бессмертие.
У каждого поколения своя ответственность, и среди всех обязанностей одна общая — помнить все, что было до нас.
Если мы не сбережем эту память, если не мы — то кто же…
Розовое солнце садится за розовые облака, освещая розовым светом «Поле памяти». Этот обелиск — каждому из них, у каждого был свой характер, своя жизнь, и у каждого, даже самого маленького, было имя.
1987 г.
Вспомнил имя свое
Другой такой судьбы, наверное, нет. Подобное воскресение возможно разве что в старой сказке: «В некотором царстве, в некотором государстве…»
У нас, однако, адрес вполне конкретный и не самый дальний: Вологодская сторона, а точнее, северо-восточная земля ее — здесь, на оконечности, разместился чудный деревянный городок Никольск. И избушки, и дома — все сплошь дерево, и тротуары тоже — мосточки деревянные, так легко и вольно идти по ним, куда ни пойди — все словно под гору.
Целомудренные края здешние, заслоненные и оберегаемые густыми лесами, топкими болотами, холодными и чистыми реками и озерами, не были ни тронуты, ни потревожены вражьими набегами и нашествиями. Тишина вокруг — вековая.