«Здравствуйте, мамаша Прасковья Петровна»,— диктовал он соседу по койке.
Из юноши сразу став — очнувшись — седым, Михаил Смолин, наверное, еще не совсем ясно понимал, что из его жизни была вынута огромная середина, главная ее часть. А может быть, и понимал, но как-то надеялся, что мать еще ждет его.
«Здравствуйте, мамаша Прасковья Петровна, и сестра Александра, и брат Борис,— диктовал он соседу по койке, который тверже его держал в руке карандаш.— Пишу Вам письмо. Напишите, как Вы живете, если можете, приезжайте. Здоровье хорошее, живу хорошо, но очень хочется повидаться. Жду ответа, выписки из больницы. Очень хочется домой.
Пишите, жду, или приезжайте.
21 марта 1970».
Взяв у соседа карандаш, Михаил собственноручно выписал внизу три слова — буковки получились дрожащие, согнувшиеся: «Смолин Михаил Алексеевич».
Адрес на конверте был вполне конкретный: сельсовет, Смолиной Прасковье Петровне. Письмо вернулось обратно, поскольку опоздало на двадцать лет.
Но уже врач Варакина написала письмо в Коныгино, проверяя вернувшуюся память больного.
Наступил важный день, когда в больницу приехал старший брат Борис, с которым они не виделись с 1936 года. Прежде чем свести их, Варакина рассказала старшему брату о здоровье Михаила, о его заторможенном состоянии — как-никак уже килограммы лекарств принял его больной организм, тысячи инъекций. Она просила также Бориса Алексеевича не называть себя первым, оставила его в коридоре и ушла в палату.
Потекли тяжелые, мучительные минуты.
Наконец распахнулась дверь, и она вышла под руку с Михаилом.
— Кто это? — осторожно спросила она больного.
— Это брат мой, Борис,— ответил он.
Борис плакал, а заторможенный Михаил обнимал и целовал старшего брата без слез.
В этот день он узнал подробно о коныгинском житье-бытье, о своих родных, о матери, о сестре, об урожае, о погоде.
— Что у меня добренького-то пропало? — спросил младший брат старшего.
— Дак ведь что оставил у Вари, то пропало.
— А гармонь?
— У нее ведь и свое все пропало в блокаду-то.
Помолчали. Вспомнили оба, как готовили клепки для бочек, как пилили злосчастную осину. Михаил странно улыбнулся.
— Чтоб меня убило тогда, осиной-то… дак и не мучился бы.
— Ну что ты, ну что ты! — встревожился Борис.— Выжил ведь.
— Петька Леонов — где? Вместе призывались.
— Дома.
— А Колдаков Николай?
— Дома.
— А со мной еще иордановских и абатуровских было много. Живы ли Пановы-то, да Ельцыны-то?
— Не видал, не знаю.
Михаил вздохнул, жалко глянул на брата:
— Домой бы… Съездить бы домой, глянуть, да и с жизнью проститься.
— Ну что ты,— говорил, волнуясь, Борис,— ну что ты. Теперь живы остались — будем гоститься.
— Жаль, мать не знала, что жив был.
Хорошо бы где-то в этом месте поставить точку, за ней все остальные события подразумевались бы сами собой — и встреча на родной земле, и оставшиеся недолгие, но счастливые, ничем не омраченные дни многострадального человека Михаила Алексеевича Смолина.
Но, к сожалению, последующие события повернулись иначе и требуют рассказа. Михаил лежал в больнице, лечился еще долгих восемь лет. Ушла на пенсию Раиса Геннадиевна Варакина. На ее место пришла новая заведующая отделением — Фоменко. У нее с родственниками больного Смолина отношения не сложились, затеялась странная история.
Больница желала выписать Михаила Смолина и направить его к родным. Борис Алексеевич просил врачей прежде оформить младшему брату военную пенсию, запросить соответствующие военные ведомства и архивы. «И материально будет полегче,— объяснял он,— но главное, люди же сейчас подумать могут: уходил-то брат на войну, но где-то, видно, отсиделся, ни с чем вернулся».
Что говорить, хорошо бы бывший солдат выписался при полном довольствии на всю оставшуюся жизнь.
Подумалось: если бы чудом оживший солдат таким же чудом очнулся вдруг не человеком, а, скажем, редким одиноким деревом. Исключительное это дерево, средь бурь и гроз пережившее через века своих собратьев, непременно бы огородили, землю бы рядышком с ним поливали и подкармливали, и ни одному листку не дали бы упасть с его удивительных веток, от всякой малой царапины уберегали бы его многострадальный ствол.
Но был Михаил Смолин просто солдат, задержавшийся между мертвыми и живыми: и к тем двадцати миллионам погибших уже давно не принадлежал, и к дому своему все никак не мог прибиться.
Тут, видно, был еще принцип: кто должен хлопотать за инвалида войны — больница или родственники — после выписки из больницы.