Усилием воли Вася заставил себя бросить эти мысли. Все будет хорошо, они выберутся. И в Аргентине угнездятся, и здесь до Чино дойдут. Думать надо над тем, что сделать здесь и сейчас, а не разнюниваться.
Лучше всего, конечно, разбить лагерь на несколько дней — обсушиться, постираться, подлечить сбитые ноги и потертости, починить одежду и обувь, но надолго ли дождь и даст ли армия им такую передышку? Да и жрать что-то нужно, а почти все запасы оставлены в тайниках — если границу пересекали, таща на загривках килограмм по сорок, то сейчас облегчили до десяти, оставив только оружие, боеприпасы и немного чорки. Ну и «моторолы» — такие ценности нужно держать при себе.
Вася посмотрел на часы — через пять минут как раз время связи. Чуть ли не со стоном повернулся набок, покопался в тощем рюкзаке и вытащил наружу замотанную в полиэтиленовую пленку рацию, включил и грустно уставился на слабый огонек индикатора — батареи тоже не вечные, еще день-два и сядут окончательно, а до генератора еще надо добраться.
Дождавшись точного времени, касик трижды щелкнул тангентой, подождал, щелкнул еще три раза и принялся вслушиваться, выкрутив громкость почти на максимум.
Безучастные радиоволны отвечали шипением и треском, Вася давил на кнопку передачи, посылая сигнал вызова на связь и вздрогнул, когда вдруг ему ответил человеческий голос. Касик радостно приник ухом к рации, но тут же с ожесточением сплюнул и с трудом подавил желание ответить матом на предложение из эфира:
— Партиза… ш-ш-ш… пака Амару! Вы окружены… ш-ш-ш… тивление беспол… ш-ш-ш… тесь…ш-ш-ш… перуанское командование гарантируе… ш-ш-ш… ш-ш-шдавайтеш-ш-ш… храните себе ш-ш-шизнь…
Уронив руку с рацией, он сосредоточился на дыхании, успокаиваясь и ожидая паузы в призывах сдаваться, а дождавшись, снова и снова троекратно щелкал — понятное дело, что армия оседлала частоту, но, может, Катари будет легче, если он услышит его щелчки. И вообще, как ни странно, настойчивость армии и непрерывные атаки самолетов подтверждали, что они все делают правильно.
Карту приграничного района удалось достать весьма условную, чуть ли не 1920 года, местный проводник потерялся на второй день эпопеи, так что шли на северо-запад, и забирались повыше в горы. А там чем выше, тем тяжелее.
Пакуя рацию обратно, Вася нащупал в рюкзаке пакетик с маленькой жменью вяленых листьев. Вот тоже еще проблема — кока кончается, а без нее тяжелые переходы в горах станут почти невозможными, для его измотанного отряда уж точно. Это же настоящие горы, а не привычное боливийское плоскогорье. Хотя тут есть и хорошая сторона — им пока удается уходить от неподготовленных к таким условиям солдат. Лишь бы патронов хватило.
Думай, командир, думай.
Вася вытянул ноющую ногу — он подвернул ее на второй день перехода, когда бежали, спасаясь от внезапного минометного обстрела. Стиснув зубы он тогда доскакал до укрытия и, шипя сквозь зубы матерные проклятия, туго перетянул ступню бинтом. Груз с него сняли сами бойцы, как он не сопротивлялся — ладно если здоровый касик волочет груз наравне со всеми, но уж хромому никак не положено. Сейчас у него остались только винтовка, пистолет и похудевший до безобразия рюкзак с рацией, но он снова почти сравнялся заплечным весом с остальными. Первым делом группа избавилась от миномета и запаса мин, потом пришел черед «лишнего» снаряжения, всех этих гамаков с сетками, одеял, подстилок и прочего минимального партизанского комфорта. Потом, когда в одной из перестрелок убили радиста, оставили большую радиостанцию и батареи.
Наконец, сбросили запас еды, оставив только немного вяленого мяса и высушенного на горном морозе картофеля, почти невесомого.