Глубже и любовнее всего проникает его взор в женскую душу…
«Нет у меня другой миссии, говорит он, как показать женскую душу не с точки зрения мужских желаний и потребностей, а такой, какой бы она сама хотела быть».
Будничная жизнь мешает ее расцвету, и она вянет усталая, смирившаяся, не став еще цветком Ей надо сохранять все силы для цветения. В нем жизнь ее, а не в тех плодах, которые грубые люди требуют от нее…
Женщина — песня Альтенберга.
Он подсматривает ее в те идеальные минуты, когда она в шелковом серебристом платье грезит под звуки Вагнера, ищет, находит и снова теряет себя в его гармонии; он видит ее, когда она слабая и погасшая возвращается к будням, когда она, как королева, сознает свою силу, когда она тоскует о своем бессилии. Он бережет, лелеет женские души, дает на миг крылья тем, кто давно разучился летать… Иногда он только молча, с нежностью, прикасается к ним и уходит… Он всегда уходит.
«Как солнце функционирует мое сердце — этот странный, непригодный для жизни орган, — говорит он, — щедро рассыпает оно тепло своих лучей и быстро оставляет одно для другого»…
Правда, что он не индивидуализирует женщин. Везде перед нами как бы одна и та же мировая женская душа в ее бесконечных колебаниях. Женская душа и он. Других героев у него нет. Повсюду — созерцающий «молодой поэт», «мечтатель», женственно нужный, пассивный, он сам…
Альтенберг — импрессионист.
Несколькими оригинальными штрихами набрасывает он свои впечатления, намечая лишь контуры, боясь лишней чертой испортить рисунок. Он влюблен в отдельные предметы. К чему еще события? к чему действия? Он любит японский стиль за его краткость. Маленькую веточку цветущей, бледно-розовой яблони изображают они перед нами — и в этом уже вся весна!.. И как у японцев яблони никогда не дают плодов, так и в эскизах Альтенберга они остаются в их пышном расцвете… Он изображает бесплодные моменты душевного напряжения, которое не переходит в живое действие.
С этой осени в Вене открылся новый художественный журнал «die Kunst», во главе которого стал Альтенберг, стремящийся проводить и в жизнь свои принципы — учить людей проживать художественно каждый миг.
«Природа — величайшая художница, — говорит он. — Хороший Кодак в нежной заботливой руке — и мы легко овладеваем ее сокровищами. Надо только уметь найти точку, с которой на нее смотреть, надо уметь ласково приблизиться к ней…
В этом маленьком художественном органе он помещает фотографии, снятые с прекрасных женских рук, рассказывает о том, как мечтает ребенок, виденный им в городском саду, рисует яркие фигуры людей».
Это те же мотивы, которыми так богаты и оригинальны два тома его эскизов «Wie ich es sehe»[1] и «Was der Tag mir zuträgt»,[2] откуда заимствованы настоящие очерки.
ПОЛИНА
Новелла
— … «Любовь наша свинцом лежит на пути к грядущему царству…»
Осень
Madame была сообщницей своих пасынков. Так, например, она говорила: «Edmond, dis lui que…» или «Paul, mais tu ne l’écoûteras pas, j’espère…»[3]
«Наша прелестная maman», думали сыновья: «старикам не понять молодости!..»
Раз отец спросил себе сюртук сына. «Il faut que je fouille ses poches,[4] — подумала madame, — там может попасться что-нибудь компрометирующее. — Потом я все отдам Эдмунду».
Она всегда называла своего мужа: «mon vieux» или даже «mon pauvre vieux».[5]
— Как вы проводите вечера? — спрашивали ее знакомые и думали при этом: «тоска, должно быть»…
— О, чудесно! Я играю с ним в карты и плутую — je triche. Эдмунд помогает мне. Или мы мирно курим, сидя рядом и по-турецки скрестив ноги. Иногда мы пьем малагу, сидим одурманенные, нагоняем друг на друга сон, дремлем. Полина играет нам что-нибудь на скрипке. Впрочем, — кому какое дело до нашей жизни?..
Иногда она тихо думала: «Никто больше не видит, что у меня красивые тонкие руки и золотистые волосы. Правда, иногда мне это говорят при моих падчерицах, чтоб их поддразнить. Но ведь и у них нежные руки и вся молодость впереди… Но что они из этого делают? Они развлекаются… А разве они украшают собой жизнь? Их души не поднимаются над землей Да и есть ли у них души?»