– Они празднуют освобождение и одновременно – подписание Государственного договора. Но в письме речь идет не о Государственном договоре, а о возвращении суверенитета. Я должен тебе показать.
Отец опять порывался встать, что стоило ему заметных усилий.
– Я принесу письмо. Скажи, где оно лежит.
– На письменном столе.
Когда я выходил из комнаты, в голову мне пришла неожиданная идея:
– Приезжайте лучше в феврале, на бал в Опере. Если дадите согласие сейчас, я смогу обеспечить вам билеты.
Мать, может быть, и приняла бы мое предложение. Но отец и слышать об этом не хотел. Сначала я подумал, у отца просто нет желания торчать на балу. Но, войдя в библиотеку, я увидел металлическую штуковину на колесиках, это было приспособление, облегчающее ходьбу. В моем присутствии он им не пользовался. Коленные суставы доставляли ему все больше мучений. Передвигался он с трудом и очень медленно.
«…Республика празднует пятидесятую годовщину освобождения от нацизма и сороковую – восстановления суверенитета… Примите, глубокоуважаемый господин профессор Фрэзер, сердечное приглашение выступить в конференц-центре с речью продолжительностью от десяти до пятнадцати минут. Не скрою, что тем самым вы удовлетворили бы и мою личную просьбу. Федеральный министр по делам искусств».
Я дважды прочитал письмо от первой до последней строчки и ничего странного в нем не нашел. В конце концов, Государственный договор и означал возвращение суверенитета. Но отца это слово царапало.
– Раньше они так гордились своим Государственным договором и все время на него ссылались, а теперь говорят всего лишь о суверенитете.
Я счел такую формулировку случайной небрежностью. В конце концов отец признал мою правоту.
Это были дни настоящего рождественского безделья. Я давно уже так не оттягивался. Читал, смотрел телевизор, гулял, не отказывал себе в маленьких удовольствиях. После еды отец переходил в кухню. Я подавал ему грязную посуду, он ее неторопливо мыл и ставил на металлическую сушилку. Иногда он снимал какую-нибудь тарелку и споласкивал ее еще раз. Я предложил купить посудомоечную машину.
– Зачем же? – сказал он. – Это – приятная работа.
Фред ушел повидаться со старыми друзьями. Вернувшись вечером, он рассказал, что один из них умер от передозировки.
– Я его знал?
– Знал. У него была зеленая паутина на лице. Это он мне тогда сказал, что ты меня ищешь.
Через две недели в Вену прибыл Мишель Ребуассон. У нас было совещание в широком составе. Участвовали все, кто имел отношение к балу и мог выкроить час свободного времени. Мишель Ребуассон оказался невысоким смуглолицым бодрячком. Он встал и выдержал паузу, дожидаясь полного и всеобщего внимания. Затем заговорил, подкрепляя свои слова очень живой жестикуляцией. Он сказал, что французские политики отнюдь не в восторге от идеи превращения Вены в центр европейской жизни. Поэтому никто из них, кроме министра иностранных дел, на бал не пожалует. Но ЕТВ придает балу и политический смысл. Время великих дипломатов прошло. Теперь установление политических контактов и посредническая функция – дело средств массовой информации. Со свершившимися фактами нельзя не считаться даже мелкотравчатым политикам.
Мишель Ребуассон снял свой легкий пиджак, явив во всей красе броский, с ярким узором галстук. Когда шеф, стоя, ораторствовал, кончик галстука елозил по разложенным на столе бумагам. Я даже начал опасаться, как бы не нарушился порядок страниц. Но до этого не дошло. Ребуассон сел, и я должен был объяснить ему режиссерский замысел. Он задал несколько вопросов, но в общем и целом остался доволен. Он назвал проект big deal.[46] Я заметил, что техническое оснащение чревато кое-какими проблемами. Наверняка будут сложности с получением у Общественного телерадио камер и микшерных пультов.
– Все, что требуется, вы получите из Парижа, – ответил генеральный и удалился вместе с нашим коммерческим директором. Вопреки моим ожиданиям отдельный разговор со мной он счел явно излишним. А в беседе с глазу на глаз я бы, конечно, поинтересовался, какую нам вести линию в отношении праворадикальной публики – Бэренталя, Муссолини и Брюно? Показать их вскользь, заодно, или вообще игнорировать? Но потом я подумал, что, может, и не стоит жалеть о таком упущении. А то, чего доброго, еще придется брать интервью у этих шизиков.
Однако с Ребуассоном я увиделся еще раз, и уже вечером следующего дня. У меня была назначена встреча в баре на Зонненфельсгассе с сотрудницей румынского телевидения Антонией Родос. Она собиралась вот-вот выехать в Бухарест. Я должен был захватить с собой венский адрес писателя Мирчо Динеску, но забыл его на работе. Пришлось где-то около десяти вечера взять такси и снова ехать в офис. Перед главным входом в здание ЕТВ стояло другое такси. Мы подъехали с противоположных сторон так, что машины осветили друг друга фарами. В той машине сидел мужчина. И возможно, с дамой. Я не мог толком рассмотреть, а выходя, уже не приглядывался. Ночной портье смотрел телевизор. Он бросил на меня беглый взгляд и поздоровался. Я стоял в ожидании у лифта. А когда двери открылись, мне навстречу вышли Мишель Ребуассон и наш коммерческий. Оба выглядели смущенно. Я тоже растерялся, поскольку никак не предполагал столкнуться с ними.