– Хотите еще потрудиться? – спросил коммерческий.
– Я кое-что забыл.
– Ну, тогда спокойной ночи.
– Bonne nuit.[47]
На моем письменном столе лежала пухлая папка с режиссерским сценарием и всеми техническими схемами, в том числе планами здания Оперы, полученными из пожарного ведомства.
Я раскрыл папку и машинально перелистал бумаги. Один сложенный пополам лист, который мне постоянно требовался для консультаций с техническим персоналом, я держал в самом низу, чтобы его легче было достать. Там было написано все, что касалось графика работы трансляционной техники. А теперь снизу находились планы здания.
Тогда я не придал этому обстоятельству особого значения. А сегодня под крышей задрипанного отеля в Цхинвали, столице Южной Осетии, это не выходит у меня из головы. Вместо того чтобы думать об интервью, которые могли бы пролить свет на причины критического отношения южных осетин к центральному руководству Грузии – благо даже работал телефон, и я мог бы договариваться о встречах, – я гонял пленку в своем маленьком кассетнике, слушая разговоры, записанные за последний месяц. При этом роль ЕТВ становилась для меня все загадочнее. Не исключено, что я сам перемешал бумаги в своей папке во время совещания, когда хотел показать кое-что генеральному директору. Да и вообще могла быть тысяча причин отсутствия Мишеля Ребуассона на балу в Опере. Тем не менее меня неотвязно мучил вопрос: имело ли ЕТВ какое-то отношение к тому, что произошло? Знал ли что-нибудь Мишель Ребуассон? Это смахивало на бред. Я не мог найти никаких реальных подтверждений. Не идти же в полицию с заявлением: «Вы уже установили виновных. А вот я вам дам другую наводку – в моей папке обнаружилась странная перемена. Хотя, конечно, я и сам мог перетасовать бумаги».
После того эпизода в Хорватии, когда я наблюдал, как мертвого солдата переодели в цивильное и положили на дорогу для съемки, я понял, что от этой фирмы можно ожидать всего, что угодно. Почему Мишель Ребуассон во время телефонного разговора, когда он выражал мне соболезнование в связи с гибелью Фреда, поручил мне смонтировать из всего отснятого материала фильм на 115 минут? Почему именно мне? Ведь знал же он, в каком я был состоянии. Или я сидел за режиссерским пультом именно для того, чтобы потом монтировать фильм? Если бы мне не поручили режиссерскую роль, я, несомненно, находился бы в зале в качестве репортера для работы с восточноевропейскими политиками – и сейчас был бы уже покойником.
Целый месяц я безуспешно возился с документальным материалом. Я не мог тогда думать ни о чем, кроме смерти Фреда, и потому с фильмом ничего не получалось. Я взял отпуск и начал собственное расследование. Теперь, когда смонтированная лента сулит в самом скором времени неслыханные в истории документального кино прибыли, я спрашиваю себя: разве любой человек, замысливший это предприятие, не руководствовался тем же инстинктом, что и я, когда делал свои сенсационные репортажи? Тут требовалась какая-то подсказка. Без этого никому не придет в голову снимать бал в Опере потому, что там возможна катастрофа. И пока я сам не довел себя до сумасшествия, лучшее решение – договориться о встречах с южноосетинскими политиками. Если телефон еще работает.
Рихард Шмидляйтнер, фабрикант
Пленка 2
Коммерциальрата Шварца я посетил в его ложе около одиннадцати часов. Но Ян Фридль не пожелал идти со мной. Он сказал, что заглянет к министру по делам искусств. Не думаю, что он сделал это. Скорее, Ян ожидал увидеть министра в нашей ложе. Итак, я направился к Шварцу, его ложа находилась ярусом выше. Публики в ней как сельдей в бочке – в сборе было все семейство. Младшая дочка только что спустилась потанцевать. Они пили церковное вино – дар монастырских виноградников близ Гобельсбурга. Сначала мы говорили о листовках. Но и здесь никаких подробностей я не узнал. Листовки разбрасывали откуда-то сверху. Когда мы сдвинули бокалы, Шварц сказал, мол, ему есть что отпраздновать: у него на мази выгодная сделка с одной швейцарской торговой фирмой.