– К сожалению, меня ждут, – сказал я. – Попозже непременно увидимся.
Спускаясь вниз, я поприветствовал кое-кого из знакомых, но уже не останавливался. В этот момент я решил на следующий же день позвонить в Швейцарию и выяснить, как завертелось дело.
Однако в первую очередь мне было любопытно узнать, кого я застану в своей ложе. Когда я вошел в нее, до полуночи оставалось почти тридцать минут. Ложа была пуста. А дама из левой, соседней, торжествуя, сообщила:
– Я похитила у тебя художника.
Платье на ней было новее вечерней газеты, если можно так выразиться, прочий наряд тоже. Обычно она тратит на это кучу денег. Зеленая с мягко затененными полосами ткань. Кольцом из той же материи стянуты на затылке волосы. Ее звали Моника Долецаль, она лет на десять моложе меня. Истинно бальное знакомство. Их семья абонировала ложу с тех же давних пор, как и мы свою. Я помню Монику еще совсем юной на первом балу в ее жизни. Позднее она взяла в свои руки овощную торговлю отца. Замуж так и не вышла. В последние годы она всегда привозила на бал многочисленных друзей. И в их ложе никогда не умолкал веселый гул. Стоп. Ее ведь нет в списке? Стало быть, она жива? В таком случае я обязательно позвоню ей. Я целый год не видел ее, мы встречались только на балу.
Итак, Долецали. Они составляли… составляют весьма приятную компанию. Если сравнить обе ложи, Долецалей можно уподобить легкой музыке, а Хильцендорферов – серьезной, но эти два семейства принадлежат совершенно разным мирам. Долецали в общем-то не любители оперного искусства. Зато не пропускали ни одного мюзикла. Если мне не изменяет память, несколько раз даже летали в Лондон и Нью-Йорк на премьеры. Как только оркестр начинал играть странные мелодии, которые я не могу отличить друг от друга, левая ложа пустела. Заветным желанием Моники было пригласить на бал в Опере того самого Уэббера, который навалял множество этих немыслимых инфантильных опусов. К счастью, это ей не удалось. Но мне нравилось, что она никогда не задирала… простите, не задирает нос. В сущности, все Долецали – работящие и толковые люди, семья добилась положения своим трудом. Они умели вкладывать деньги, и, насколько я знаю, без особых осечек. Сегодня в их руках практически вся торговля фруктами. Моника говорит по-венгерски и легко понимает славянскую речь. Помнится, на каждом балу она предлагала мне вкладывать деньги в страны Восточной Европы. Но я не хотел. Хлеб обладает слишком большой символической силой, чтобы с его помощью в кризисных регионах создавать процветающие предприятия. Никто не хочет есть чужой хлеб. Я получаю письма от знакомых, путешествующих по Америке, они просят, чтобы я авиапочтой высылал им наш хлеб. Не могу поверить, что словаки когда-нибудь будут жевать венский хлеб. Разве что иногда в виде экзотической добавки. Но если бы я перенес туда свои экономические интересы, у словаков возникло бы чувство, что они опять должны петь наши песни. И наоборот, если (юнцы узнают, что мы печем свой хлеб в Словакии, флорисдорфский хлебопек сможет исподтишка злорадствовать. Дешевая рабочая сила никогда не компенсирует потерь на рынке.
Кроме того, от коллег из Союза промышленников я слышал совсем иные сюжеты. Некоторые предприниматели потерпели полное поражение. Кого-то мы с трудом спасли от провала краткосрочными кредитами. А всему виной в большинстве случаев оказавшиеся не у дел политики. Сегодня какой-нибудь министр из-за скандала лишается кресла, а завтра он уже сует всем визитную карточку со словом Consultihg и начинает навязывать свои зарубежные контакты для торговли с восточными странами. С комиссионными у них всегда все в порядке, а бизнес выигрывает редко. Политическая дипломатия и дипломатия бизнеса – это пироги с совершенно разной начинкой. Политики полагают, что главное – хорошие контакты и хорошие комиссионные. Это – заблуждение. Для бизнеса куда полезнее разлаженные контакты, а лучше всего сохранение ощутимой дистанции, даже глухая стена, и скупые комиссионные. Все это ставит на первое место товар, а не акт купли. Деловой партнер должен чувствовать: мой товар настолько хорош, что у меня нет необходимости всучивать его.
У Моники Долецаль – свой особый подход. Когда она общается с крестьянами, можно подумать, что она – одна из них. Она пьет с ними на брудершафт и поет их песни. Наши восточные торговые каналы она попросту игнорирует и постоянно обескровливает, вступая в соглашение с крестьянами. Если бы она последовала советам бывших политиков, ей пришлось бы умасливать комиссионными каждого щедрого на услуги шарлатана с важной осанкой, а в результате она получила бы пустое сальдо.
Я зашел в соседнюю ложу. Родители Моники приветствовали меня чересчур эмоционально. Старый Долецаль вскочил, развел руки и запел: