— Вот бедный.
— Я не могу даже тренировать солдат, не гадая, что ты делаешь, с кем ты… — он сжал кулаком юбку ее платья, потянул, и она охнула. — И что на тебе надето.
— Скорее всего обноски.
— Самая манящая одежда из всей, что я видел на женщине.
— Я их одолжила.
— Пока они на тебе, мне все равно, — простонал он. Его пальцы сминали ткань в ладони, задирая все выше на ее молочно-белых бедрах. — Ты могла бы быть в окровавленном плаще, а я все еще хотел бы тебя.
— О, не говори так, любимый. Я могу это проверить.
— Проверяй, но не сегодня.
Он прижался губами к ее плечу, подвигая ткань платья. Он знал, что ей нравилось, как кристаллы задевали ее кожу. И то, как она ерзала, было победой.
Эмонн всегда думал, что женщина в пылу страсти — чудесное зрелище. Он веками изучал каждый дюйм, каждый трюк, чтобы доставить им удовольствие. Но каждая был уникальной жемчужиной. Книгой, которую нужно было читать внимательно и полностью, чтобы понять. А он был терпеливым учеником.
Он провел шершавым краем нижней губы ниже ее ключиц, подышал на влажный след на ее коже.
Она заскулила.
— Мне нравится, как ты чувствительна, — сказал он, целуя все ниже и ниже. — Что бы я ни делал, ты реагируешь.
— Ты не разочаровывал.
— Я польщен.
Он провел ладонью по ее бедру, прижал ладонь к ее животу, скользнул между ее грудей. Шнурки спереди держали ее платье вместе. Он благодарил богов, что помогали ему.
— Эмонн, — выдохнула она. — А если кто-то увидит?
— Пусть смотрят, mo chroí. Они не побеспокоят нас в день, когда мы вместе.
Она планировала это все время. Узлы шнурков не были плотными, легко развязались. Он разделил ткань и оголил ее для своего взгляда.
— Чудесно, — сказал он. — Это я первым заметил в тебе.
— Мою грудь? — она звучала почти разозлено.
Эмонн покачал головой и прикусил губу.
— Нет, mo chroí.
Он гладил ладонями бледную кожу ее плеч. Он сжимал ее мышцы. Его манили ее крепкие кости.
— Твоя душа — буря в стеклянном сосуде. Хрупкая, можешь легко пострадать, но сильная во всем остальном, — его плечи поежились. — Ты лишаешь меня дыхания.
Она сжала его бицепсы, ноготки впились в его кожу с пылом.
— Эмонн, сделай что-нибудь.
— Как леди прикажет.
Он склонился, ловил губами изящные груди, что были перед ним как банкет. Она извивалась под ним. Он знал, что она была готова, но он не закончил играть со своим призом. Пока что.
Он вытащил из корзинки горшочек меда и откупорил его. Она охнула, когда мягкая жидкость полилась на ее грудь.
— Что ты делаешь?
— Наслаждаюсь твоим угощением.
— Что? — ее голос звучал сонно. — Я не…
— Тише, Сорча.
Его язык скользил по золотому эликсиру, и он ощущал сахар и женщину. Она не знала, что мед значил для фейри. Он был афродизиаком, а не просто едой.
Он поймал сосок ртом, размазывал мед, пока не перестал различать, где начиналась она, а где — сладость. Это не имело значения. Она дрожала под ним. Ее ноги раздвинулись, и он заполнил пустоту движением, что притянуло ее ближе к нему.
Он отпустил приз и повернулся к другому с рычанием, как у зверя. Он едва мог поверить в то, как сильно желал ее. Сердце гудело в груди, легкие вздымались, он тянулся к ней, ткань штанов натянулась. Он еще никогда не был таким с женщиной.
Только с ней.
Она выгнула спину, требуя его внимания понятным движением. Он хотел изучить весь язык ее тела.
Он отодвинул юбку ее платья в сторону, проник ладонью между ее ног. Ее ядро пульсировало, бархатное и скользкое, он таким его и помнил. Эмонн дрожал всем телом, пытаясь сдерживаться. Он со стоном отпустил ее и покачал головой.
— Ты превращаешь меня в необученного мальчишку! Я должен ласкать тебя часами.
— Я так умру!
Эти слова он надеялся услышать. Эмонн отчаянно возился с шнурками штанов, освободился с выдохом облегчения.
Ему нужно было помнить о кристаллах. Он напоминал себе всякий раз, что она была нежной, ее кожу было легко порвать, а кости были хрупкими. Но она впилась ногтями в его плечи и стонала ему поторопиться.
Как мужчина мог сохранить голову?
Он проник в ее скользкий жар. Они откинули головы в экстазе. Она стонала его имя, а он стиснул зубы так, что они скрипели.
Сорча была домом. Каждый ее дюйм, был он в ней, рядом с ней или далеко, где не ощущал ее запах на ветру. Дом был местом, за которое он сражался, которое искал. Века проходили, места и окружающие менялись.
Эмонн не понимал, что дом мог быть человеком. Он не знал, что одна улыбка, прядь волос на пальце, изящная нога могут изменить его жизнь навеки.