— Смерть.
— Разве твоих родителей убили?
— Нет, Реборн. Зачем так тривиально мыслить? Убили меня.
И снова тишина, а где-то за стеной переворачивают очередной шкаф вверх дном. Вот только это ничего не даст, как не даст ничего и затянувшееся молчание. Потому что убийца давно понял: женщина перед ним мертва. Не физически — душой. Вот только о причинах этого он может лишь гадать, а ему всё же нужен точный ответ. Но сочувствовать он ей не собирается, как не собирается и притворяться сочувствующим. Ведь ему это не свойственно в принципе, ведь для него люди давным-давно стали объектами жестокой игры под названием «естественный отбор», ведь жалость унижает, а он ее всё же когда-то уважал…
— Конкретнее. У нас нет времени играть в загадки.
— А-ха-ха, ты сказал «у нас»? Это смешно! Никакого «нас» нет и никогда не было!
Тогда почему он замечает, как в ее глазах вдруг проскальзывает боль?..
— Не было. Мы лишь друзья детства. А оно осталось в прошлом. Но ты отвлеклась от темы, быстрее. Ты ведь не любишь «разводить ненужную воду». Как и я.
— Ладно. Когда мне было пятнадцать, мы переехали в этот город, потому как моих родителей повысили по служебной лестнице. Они погрузились в создание новых теорий, а семья Инганнаморте выдвинула условие: результат должен был появиться через год, так как он был срочно нужен тем, чья фамилия происходит от слов «обманувший смерть». Они ведь хотели добиться улучшения строения тела, повышения его жизнестойкости, но так как денег было мало, а исследования могли провалиться, срок для получения результатов был дан небольшой. Если бы обнадеживающих данных за это время не появилось, родителей лишили бы финансирования. Им нужен был подопытный образец для проведения экспериментов на людях, потому что на животных их разработки не действовали, но глава семьи запретил проводить опыты на представителях вида Homo sapiens до тех пор, пока не появятся результаты на крысах. Потому что это слишком дорогостоящие эксперименты, а семья Инганнаморте не самая богатая. Тогда родители решили, что надо использовать доступные образцы. Меня посылали находить бездомных детей и приводить их к нам в лабораторию якобы для того, чтобы дать им возможность поесть и принять душ. Я верила родителям, но вскоре начала замечать, что некоторые из детей — те, которые были наиболее сильны физически — начали меняться. Мои родители ставили опыты на тех, кому я пыталась помочь, они отбирали самых стойких и делали им инъекции своих препаратов. Я этого не знала, но начала подозревать. А когда увидела, как они делают укол семилетнему мальчику, я решила их остановить. Как результат, я сама попала на исследовательский стол.
Губы убийцы всё так же изогнуты в усмешке, а глаза полны безразличия, но почему-то палец, лежащий на курке, вдруг несильно на него надавил. На миллиметр сместилась полоска черного металла, на миллиметр пошатнулась уверенность киллера в том, что он не должен сочувствовать жертве. А вот она абсолютно спокойна. Скучающим тоном она рассказывает историю своей жизни, словно зачитывает сотую страницу энциклопедии домоводства — нудную и абсолютно для нее бесполезную. Ей откровенно наплевать на то, что с ней произошло. И лишь один факт вызывает неприятие, злость и ненависть. Предательство тех, чья кровь наполняет ее жилы, чей ген определяет ее бытие…
— Значит, родители ставили на тебе опыты?
— Именно. Не знаю, чего уж они там конкретно хотели достичь, но у них ничего не вышло. Я изменилась лишь в одном — стала куда более жестокой. А еще они добились того, что мой болевой порог стал и впрямь невероятно высок. Потому пытки мне не страшны.
— И в чем же заключалась тогда «мутация»? Ты начала презирать родителей и решила добиться результата в других исследованиях, тем самым доказав им, как они были не правы? Не верю, ты должна была им отомстить. Ты всегда считала, что месть ради мести бесполезна, и необходима она лишь в случае, когда надо предостеречь других людей от той же ошибки, что совершил враг. А это именно тот случай.
— В точку. И я отомстила. Знаешь, целый год я прожила в подвале, не видя настоящего света. Неба. И тогда я поняла, что оно мне уже не нужно. Я не хотела увидеть небо, когда через год пришел представитель семьи Инганнаморте и сказал, что мои родители уволены. Тогда я хотела иного. Я хотела заставить людей понять, что значит быть рабом своего раба. И потому, сидя в подвале, я мысленно строила ряды из формул и нашла направление, в котором следовало работать. И когда пришел тот человек, я представила ему на суд свои изыскания. Ведь родители изначально собирались продемонстрировать ему, чего добились опытами на мне — повышение болевого порога. И они продемонстрировали.
Он внимательно смотрит на то, как она медленно поднимает руки и закатывает рукава халата и черной водолазки. Тонкие запястья высвобождаются из плена ткани. Взгляд, и палец на курке смещается на миллиметр назад — отпускает его. Уродливые белые шрамы гротескным вензелем украшают болезненно-желтую кожу. Ожоги, порезы, рваные раны — на ее руках есть следы всего, что только возможно, а губы кривятся в саркастичной усмешке. Родители пытали ее, чтобы показать работодателю — она не чувствует боли. Вот только убийца замечает в ее глазах нечто странное… а возможно, он просто помнит, что ее болевой порог всегда был очень высок?..
— Они ведь ничего не добились, да? Ты терпела боль, чтобы подняться из подвала и получить возможность побеседовать с посторонним человеком. Я прав, Кати?
Усмешка. Очередная. И на этот раз его слова задевают ее. Потому что он угадал. Вот только покер — это игра, где блеф превыше всего, а она очень любит играть. И ложь во время игры допустима, разве нет?..
— Кто знает… Но факт на лицо: добились мои родители своей цели или нет, я сумела подняться наверх. И мои выкладки того человека заинтересовали. Мои родители были отправлены в родной город, а я приступила к своим исследованиям. И знаешь, Реборн, я добилась потрясающих результатов за короткое время. Сначала воздействие для полного подчинения должно было быть очень длительным, а затем, от опыта к опыту, оно начало сокращаться. И угадай, кто был моими первыми подопытными кроликами, когда начались испытания на людях?
Он знает ответ. Не «догадывается», нет. Знает. Потому что он уверен: она не прощает врагов. Ведь он прекрасно помнит, как они попрощались. Кати сказала: «Мы не увидимся. А если и увидимся, я не пожму тебе руку». Наверное, потому, что он всегда говорил ей, что она ему как сестра, но когда умерла его родная сестра, он решил уехать. Бросил ее. Оставил в полном одиночестве. А ведь сам когда-то научил золотому правилу, не раз спасавшему ей жизнь. «Единожды предавшему веры нет, а оставлять врага в живых — глупость, соразмерная лишь с суицидом. Плати людям той же монетой, что они протянули тебе». Вот только Реборн не мог остаться: он должен был начинать работать, потому что за обучение ремеслу убийцы надо платить. Платить кровью жертв. И она это знала. Равно как знала и то, что он пытался ее найти — в тот самый год, что она жила во тьме. Он искал ее, но не сумел найти, а она давно уже простила его. Но киллер даже не догадывался о том, что глава семьи Инганнаморте, сказавший ему, что Кати мертва, сообщил новой сотруднице о его поисках, когда заключил с ней контракт. А потому мужчина в строгом костюме искренне полагал, что она его ненавидит.
— Ты сделала родителей своими рабами.
— В точку. Дальше было неинтересно: я просто улучшала разработки и в результате вывела вирус, который способен подчинить человека, попав ему на кожу. А хозяином его станет тот, кто нанесет на свою кожу определенный вид феромонов праймеров. Однако тут тоже есть свой минус — этот вирус имеет свойство разлагаться, и эффект длится лишь двадцать четыре часа. Чтобы его продлить, надо вновь воздействовать вирусом на подопытного. А вот мои старые опыты были куда интереснее. Там мне удалось достичь полного контроля — необратимого. Навсегда.
— Значит, твои родители живы? И они всё еще воспринимают тебя как хозяйку?
— Снова в точку. Жаль, что я не сумею довести вирус до совершенства.
— Это уже не имеет значения. Ты труп.
— Оу, ты думаешь, меня это волнует?
Он знает, что нет. Потому что видит: она и не живет. Эта женщина — лишь оболочка той, с кем он когда-то смотрел на небо. И потому киллер точно знает: на спусковой крючок он нажмет без сожалений. Ведь убить куклу, по недоразумению продолжающую дышать, — это не убийство даже. Это эвтаназия.