А ты ни от чего не зависел. Разве что от шефа, но он «кто-то» а не «что-то», о, размялась в риторике. Как ты когда-то, по ночам, на крыше. Ты любил со мной говорить, потому что я всегда слушала, не перебивая, буквально с открытым ртом, правда, ни черта не понимая, но это были мелочи. Ты знал, что я не блещу интеллектом, и пытался поделиться своим. Не прокатило. Лучше б ты тогда не пытался заставить меня запомнить названия созвездий, а улыбался. Потому что у тебя красивая улыбка. Вот блин, я это сказала. Позор! Но она и правда красивая, а ты улыбнулся мне лишь однажды. Почему, Чикуса? Почему, чёрт тебя возьми? И почему меня это так бесит?!
Стакан летит в стену. Темные потеки украшают серый бетон. Острые осколки сыплются на грязный пол. И только потом, словно сквозь вату, в уши прорывается звон разбитого стекла. О как. Истеричка. Это был последний. Хах. Хватаю бутылку, делаю небольшой глоток, с громким стуком ставлю на тумбу и понимаю, что меня трясет. Опять холодно, голова раскалывается. Хочу увидеть тебя. Хочу согреться. Кажется, пора…
Усмехаюсь, смотрю на потолок, сплевываю на пол и открываю ящик тумбочки. Выуживаю небольшой целлофановый пакетик, достаю из него крошечный сверток. Дети, не мешайте кокаин и виски, это повредит вашему здоровью! Особенно если наркота новейшая, с непонятными добавками. Хах. К тому же она еще и дорогая, так что я работаю, где только могу. Хах, ты говорил, что все профессии нужны обществу. Я уборщица, посудомойка и еще фиг знает кто — даже на кладбище за небольшую плату дорожки подметаю по вечерам. И знаешь, ни фига общество не видит, что такие «профессии» ему «нужны». Философия пошла, надо поспешить… А то задумаюсь о бренности бытия, а оно мне надо? Разворачиваю сверток, ссыпаю белый порошок на картонку, лежавшую в пакете. Перемешиваю металлической пластиной, разделяю на две полосы, беру трубочку, прикладываю к носу. Вот сейчас мне будет…
Затяжка.
…совсем плохо. И оно того стоит, Чикуса. Вдыхаю вторую кокаиновую полосу, откашливаюсь, попутно потирая нос и глаза. Скручиваю пакет, пока не накрыло, прячу в ящик. А по телу уже ползет оцепенение. Звон в ушах стихает, сердце начинает вырываться из груди, кажется, что кровь сейчас закипит, а мир вокруг медленно, но верно затягивает серая пелена. Распластываюсь на диване. В бедро впивается пружина. Плевать. Вытягиваюсь во весь рост, ступни висят над полом, голова на подлокотнике, руки на груди. Дааа, то, что надо. Серый мир прорезают алые сполохи, слышу треск огня, где-то кричит ММ, зовет кого-то… Кто такой «Мукуро-сама»? Да плевать. В дверном проеме стоишь ты, Чикуса, а под ноги тебе продолжает литься красный дождь. Ты прижимаешь руку к животу, пошатываясь, подходишь ко мне и садишься рядом. Практически падаешь, но я не могу съязвить, что у тебя откровенно фиговая координация. Не сейчас. Потому что всё не так, как раньше, когда в Кокуё было весело.
— Держись, очкарик, — усмехаюсь я и пытаюсь вставить хирургическую нить в иглу. Чёрт, почему я такая неуклюжая? Почему руки всегда трясутся?! Каждый раз в этот момент, когда тебе так нужна помощь, они дрожат и теряют драгоценные секунды! — Я сейчас, погоди. Потерпи, я почти… чёрт.
Влажная ладонь, перепачканная в странном дожде, накрывает мою. Поднимаю глаза и замираю. Ты улыбаешься. Первый раз в жизни ты мне улыбаешься. Первый и последний. Огонь подбирается к двери, дым заволакивает комнату, трудно дышать. На глазах выступают слезы от едкого мерзкого запаха и от обиды. Я бесполезна. А ты качаешь головой, и треск заглушает всего одно слово, которое я всё же слышу.
— Поздно.
Хватаю тебя за руку, но стекла твоих очков, в которых отражается огонь, больше не блестят. Как и глаза за ними. Ты начинаешь заваливаться на бок, а я подхватываю тебя и, прижав к себе, продолжаю пытаться вдеть нитку в иголку. Очень жарко, но жарче всего животу. А еще — мокро. Очки падают с твоего носа и слышится звон стекла. Где-то за пределами моего понимания рыдает ММ и постоянно говорит одно и то же: «Они умерли, умерли, Мукуро-сама, где же Вы? Я ошиблась, они не справились». Хочется заткнуть ее. Хочется сказать, что она дура. Потому что вы с Кеном справились, Чикуса. Враги не прошли в эту часть здания — решили выкурить нас… или сжечь. Так почему она говорит, что вы не справились? И почему она вас оплакивает?! Еще рано. Ты еще жив, Чикуса. Главное — не сдаваться. И не лить тупые слезы, которые никого не спасут!
Наконец вдеваю нить в иголку и понимаю, что это заняло около минуты. Дура, потеряла столько времени… Кладу тебя на пол, разрываю рубашку… чёрт. Огромная рваная рана выглядит не так, как должна. Кровь, которая обязана толчками вырываться из нее, лишь едва различимо падает на пол с ее краев вязкими дождевыми каплями. Такими, как эти глупые слезы ММ. Неправильно. Так не должно быть. Зашиваю рану, а дышать становится всё труднее. Кашляю и приклеиваю пластырем поверх шва бинт: мне не поднять тебя, чтобы перевязать как следует. Погоди, вот выберемся — перевяжу как надо. Встаю на четвереньки рядом с тобой. ММ хрипло шепчет что-то, роняя на пол слезы. Жарко. Особенно на животе: вся моя кофта пропиталась красным дождем из твоей раны. Глаза слезятся, горло перехватывает, разрывая его наждаком, а голова кружится так, словно я не выходила из запоя неделю. Смотрю на твое лицо, ты всё еще улыбаешься. У тебя красивая улыбка. И я улыбаюсь в ответ.
— Потерпи. Еще немного.
Хриплый шепот срывается с губ. Не узнаю свой голос. Хватаю тебя за руки и пытаюсь поднять. ММ городит какую-то чушь о том, что я должна оставить тебя, но мне плевать. Ты почему-то очень тяжелый, не думала, что в таком худющем парне может быть веса больше, чем в диване, который ты вчера помог мне затащить в мою комнату. Диван классный, кстати. Только пружина вечно колется.
Закидываю твои руки себе на плечи со спины, кое-как притягиваю тебя к себе. Теперь и моей спине жарко — алый дождь и твое тепло меня согревают. Начинаю двигаться к окну, и плевать, что это третий этаж. Колени, затянутые в джинсы, стесываются до крови. И такое бывает, если джинсы рваные. А говорят, что это красиво — рвань носить. Да пёс его знает, но это точно неудобно. Когда ползешь на коленях, например. Добираюсь до окна, сажаю тебя рядом с ним, прислоняю к стене, и твоя голова упирается подбородком в грудную клетку, а руки лежат на полу странными безвольными плетьми. А обычно они двигаются, разминая пальцы, чтобы йо-йо были послушнее… Свешиваюсь из окна, благо стекол в Кокуё никогда не было, смотрю вниз и нервно сглатываю. Первый этаж весь в огне, а враг рассредоточился по периметру. Второй этаж тоже поглощен огнем, а вот третий — не совсем. До некоторых окон пламя еще не добралось. Пытаюсь доказать ММ, что нам надо отсюда выбираться, но слова до нее явно не доходят. У нее истерика. Она смотрит на тебя и рыдает, раскачиваясь вперед-назад. Плакальщица, что ли, не по делу слёзы лить? Даю ей пощечину, подтаскиваю к окну. Пусть дышит воздухом, а не угарным газом. Поднимаю тебя вновь, кое-как подтягиваю к подоконнику и кладу животом на него. Чтобы ты тоже не дышал всякой гадостью. Ну, ты без сознания, значит, тебе не очень больно от того, что прямо на ране лежишь, так?
Горло перехватывает в который раз, захожусь в кашле. Чёрт, как не вовремя. Сплевываю на пол, отгоняя от себя мысль, что тебя это наверняка разозлило, стягиваю с себя куртку, с тебя — пиджак, с ММ, монотонно призывающей какого-то «Мукуро-сама» — неведомую муть, напоминающую мундир. Хорошо, что у нас одежда плотная и прочная, механиком Вонголы сделанная. Она не порвется, я уверена. Связываю рукава, жадно ловя губами воздух из окна и изнывая от жары. Периодически захожусь в кашле и ловлю себя на мысли, что только ты не кашляешь. ММ ведь время от времени прекращает трепать мне нервы из-за приступов удушья — есть за что сказать «спасибо» огню… Привязываю к раме «канат» из одежды и подталкиваю эту истеричку к нему.