«Работу малую висок еще вершит,
Но пали руки,
И стайкою, наискосок
Уходят запахи и звуки…»
Двое мужчин с ненавистью в глазах сражались, вымещая свою злость друг на друге. А причина их злости танцевала, оставляя в ледяной воде кроваво-алые разводы. Танцевала и смеялась, глядя на тех, кто готов был умереть или убить. За нее? Нет. За ненависть, что она разожгла. Всего несколько минут безумства, и на зеленую траву, потеряв сознание от удара, упал высокий цыган. Роза замерла. Улыбка сползла с ее губ. Шамал со злостью посмотрел в черные глаза, полные любви, боли и ненависти, и вдруг подумал, что это было неизбежно. Ведь женщинам его никогда не понять. Они не умеют жить наслаждением этой секунды — они живут грезами о несбыточной мечте. Они живут мечтой о сказке. Мужчина покачал головой, устало вздохнул и, потерев подбородок, пошел прочь. Вот только буквально через секунду он услышал женский крик. И в крике этом застыл панический ужас. Мафиози резко обернулся, а в следующий миг краем глаза увидел стальную полосу, стремительно приближавшуюся к его груди. Он среагировал мгновенно, даже не подумав о смысле действия. Нож был отбит обратно в того, кто его метнул. В тишине ночи отчетливо раздался шипящий хрип. Словно вино вылили на угли. Нож, вонзившийся в грудь стоявшего на коленях цыгана, окрасил черную рубашку в алый. Луна молча освещала зеленую траву, на которую рухнуло, словно мешок с мукой, безжизненное тело. Врач, только что в очередной раз нарушивший клятву Гиппократа, тяжело вздохнул и провел рукой по лицу. «Черт, только этого мне не хватало!» — раздраженно подумал он, но до его слуха вдруг донесся звонкий смех, заставивший мысли разом вылететь из головы, оставив лишь недоумение. Роза вышла из ручья, подошла к телу парня, которому пообещала стать женой, если он отомстит за поруганную честь, и замерла, безразлично глядя на друга детства. «Проиграл». Шамал не знал языка, на котором она говорила, но это слово почему-то понял. Наверное, потому, что хотел понять, как можно смеяться, стоя у тела того, кто ее защищал. «Убийца», — по-итальянски произнесла Роза и с усмешкой посмотрела на врача. Тонкие пальцы сомкнулись на лебединой шее, и девушка жестом показала Шамалу, что его ждет, как минимум, суд, как максимум, встреча со всем табором и смерть. Мужчина нахмурился, но покачал головой. «Я не буду с тобой». Этих слов он не произнес, но она поняла их. Поняла и рассмеялась. Просто потому, что он вновь ошибся. Ей не нужна была любовь из жалости. К тому же, она ведь уже свершила свою месть: превратила сладкий сон в кошмар, и потому ни суд, ни табор не грозили мафиози. Шамал поморщился, подумав, что ему никогда ее не понять, а девушка вдруг замерла, вздохнула и покачала головой. Мужчина вскинул бровь, а Роза махнула рукой, словно говоря: «Уходи!» — и присела на корточки рядом с телом друга детства. Она проверила его пульс и, вздохнув, опустилась на траву, безразлично глядя в темное небо. На алых губах застыла улыбка — немного печальная и абсолютно отрешенная. Врач раздраженно посмотрел на девушку и подумал, что женская жестокость не знает границ. «Она еще и улыбается! Совсем бесчувственная?» В следующий миг он развернулся и пошел прочь от ручья, где улыбалась небу сама Смерть; подальше от леса сказок, что порой превращаются в кошмар; в суету города, который дарит серые будни; в мир неоновых огней, что сулят развлечения, такие же пестрые, как цыганские кибитки, но куда менее живые, абсолютно ненастоящие и не вызывающие ни чувств, ни эмоций. Лишь поверхностные улыбки вместо искреннего смеха…
«Пой, цыгане, забуду с вами
Тоску немую и печаль.
Гитара, громче звени струнами,
Разбитой жизни да мне не жаль!»
Утром табор снялся с места и исчез в пламени рассвета, а доктор Шамал вернулся в мир серых, унылых будней, полных красоток, улыбающихся фальшивыми улыбками, и ярких вывесок стриптиз-баров, в которых нет танцовщицы, что сможет станцевать босиком на острых камнях в ледяной воде. Тело никто из итальянцев не нашел, с цыганами никто не попрощался, и лишь мальчонка лет семи, гулявший на рассвете по лесу, видел, как девушка брела к поляне и смеялась. Но смех ее показался ребенку странным. Он напугал его. Вот только словам мальчика: «Это смеялась сама Смерть!» — никто не поверил. Но уж слишком холоден этот смех был для живого человека… Девушка эта исчезла из леса вместе с табором, как имя «Роза» исчезло из памяти доктора Шамала. И новый городок встретил пестрые кибитки звоном монет и желанием окунуться в сон наяву, а женщины в цветастых юбках вовсю предсказывали мужчинам удачу в любви, но почему-то всегда в конце предсказания добавляли: «Только не разочаруйся в сказке, когда она станет явью!» А когда новый метатель ножей вонзал в деревянный круг у виска помощницы острую полоску стали, цыгане мысленно морщились, думая о том, что этому мальчику до необходимого уровня еще расти и расти, как и его юной напарнице, и вспоминая старого друга и его выступления, залитые звонким смехом. И тогда скрипка начинала плакать, а девушки пели печальный романс, который так и не сумел понять Шамал. Романс-прощание, романс-забвение… Единственный аккорд настоящей тоски в буйстве фальшивого праздника и фейерверке лживых сказок. Ведь им никогда не стать явью: табор в конце представления всегда уходит в небо…
«Ехали на тройке с бубенцами,
А вдали мелькали огоньки…
Эх, когда бы мне теперь за вами,
Душу бы развеять от тоски!
В даль родную новыми путями
Нам отныне ехать суждено!
Ехали на тройке с бубенцами,
Да теперь проехали давно».
Время засыпало песком события лета, полного странных грёз, и имя «Роза» исчезло из памяти доктора Шамала. Стерлось, запылившись в архивах, уничтоженное десятками новых имен. Вот только почему-то иногда, ночами, он видел красочные, яркие сны, где в центре круга из пестрых кибиток пылал костер, а рядом с ним, залитая багряным маревом, стояла прекрасная девушка и пела печальную песню, а ее взгляд, как и душа, сгорал вместе с сухим трескучим хворостом. Однако стоило лишь костру догореть, как она заходилась в звонком смехе, скидывала туфли и начинала танцевать на раскаленных головешках, а безумный хохот сливался с шипением, что рождала кровь, испаряясь на черных углях. И, встречая рассвет после таких снов, мужчина всё никак не мог понять одну вещь.
Почему просыпался он всегда с улыбкой на губах и болью в груди?
«А напоследок я скажу…»
========== Обещание (Череп) ==========
Воздух небольшой белой комнаты, наполненный удушливыми горьковато-приторными ароматами, пронзал равномерный, тягучий звук. Монотонно, лениво, словно нехотя небольшой монитор у высокой кровати выводил в мир зеленую кривую. Скачок на линии — очередной протяжный звук. Писк, похожий на усталый вздох. Очередное оповещение еще об одном ударе сердца девушки, что лежала на белой простыне, укрытая саваном из одеяла. Казалось, что она спит, да в общем, наверное, так оно и было, вот только никто не знал, когда она проснется. Да и проснется ли вообще. Длинные черные волосы, блеклые, безжизненные, как-то странно-аккуратно лежали на подушке. Неестественно. Слишком опрятно. Тонкая, почти прозрачная кожа поражала мертвенной бледностью. Веки, неплотно смеженные, совсем не дрожали, в отличие от зеленой змеи на мониторе — единственного, что говорило больничной палате о том, что девушка еще жива. Тонкие черты лица ее могли бы быть довольно привлекательными, если бы не болезненная худоба, а довольно спортивная фигура могла бы принадлежать чемпионке мира по бегу, если бы мышцы не были абсолютно расслабленны — так, как человек не способен расслабиться даже во сне. Но ведь кома — это тот же сон. Только куда более длительный…