Вот только когда ты говоришь, я начинаю ненавидеть способность человека связно мыслить, речь, дарованную существам под «гордым» названием Homo Sapiens, и слова. Сотни тысяч словарей, книги, журналы, газеты… Я всё это ненавижу. Почему? Потому что твой словарный запас огромен, но используется он лишь для того, чтобы унизить. И ведь не в том дело, что ты радуешься чужой боли — вовсе нет. Я верю, что тебе больно от каждого сказанного тобой жестокого слова, хотя, возможно, я просто идеалистка… Но всё же я думаю, нет, я чувствую, что ты просто-напросто защищаешься от окружающих стеной безразличия и язвительными словами. И слова эти — единственное, что я на самом деле ненавижу в этой жизни.
Каждый день я прихожу в парк и сажусь на лавочку. Не потому, что люблю природу или свежий воздух — просто именно здесь, в этом парке, каждый день по вечерам бывает странный худой парнишка с зелеными волосами и пустым взглядом бездонных изумрудных глаз. Странная шапка в виде лягушки вызывает у прохожих жуткую реакцию — от едва заметного хихиканья или смеха в голос до попыток унизить ее обладателя. Вот только тебя невозможно унизить, да, Фран? Потому что тебя надежно защищает стена безразличия, и стоит лишь кому-то атаковать, как ты вынимаешь из ножен меч по имени «Слова». Беспощадный и бесчувственный. Воплощение сарказма и язвительности. И в эти мгновения ты преображаешься. Всё то же безразличие, но апатия и бездействие сменяются активными боевыми действиями, и через пару минут человек уходит, бросив на прощание «пару ласковых» в твой адрес. А вслед ему ничего не летит, потому что добивать раненых ты не склонен. Лежачего не бьют, да, Фран?
Я встретила тебя в этом парке случайно и очень удивилась твоему внешнему виду, но не засмеялась и не сказала ни слова. Я просто села на лавочку напротив и слушала музыку, глядя на небо, а ты смотрел на него же, но поверх моей головы, и, хоть мы и смотрели в разные стороны, бесконечное синие небо объединяло нас… А потом ты ушел, но мы вновь встретились на следующий день, и с тех пор приходили в парк каждый вечер, но я могла лишь издалека смотреть на тебя. На фарфоровую куклу, лишенную эмоций, слишком прекрасную для этого бренного бытия, полного желчных ядовитых улыбок и ненависти. А ты ведь не умеешь ненавидеть, но не потому, что тебе всё равно, а потому, что душа твоя, отраженная в изумрудных глазах, полна боли, так же, как и они, когда ты смотришь на небо. А тот, кто познал всю силу боли и испытал жгучую ненависть, направленную на себя, ненавидеть не способен, я ведь права, Фран?..
Впрочем, я не подходила к тебе не только из-за немого восхищения, но и из-за глупого иррационального страха. Я еще и труслива, но с этим уж ничего не поделать… «Что, если история повторится?» — билось у меня в голове всякий раз, как ты с безразличным видом говорил людям гадости. И однажды, две недели спустя, я убедилась, что страх мой был не беспочвенен. К тебе подошла компания из трех подростков и начала издеваться, а ты спокойно слушал их выпады, явно подготавливая тираду, которая надолго отбила бы у них желание злословить. Но ты ее не произнес. Один из парней крикнул: «Эта тупая бесчувственная лягушка, обкурившаяся наркоты, не имеет права жить! На стол биолога ее!» И вот тут я не выдержала.
— Не имеет права жить? А сами-то вы на это право имеете? Злость сорвать не на ком, хочется самоутвердиться в глазах мира? Чем вы лучше человека со странным вкусом в одежде, учитывая, что он никого не трогает, а вы прицепились к нему лишь потому, что вам не угодил его внешний вид? Вы полиция нравов? Поборники дисциплины? Вы модные дизайнеры, не знающие слова «креатив»? Или, может, вы боги, решающие кому жить, а кому умереть?..
Мою тираду прервали еще на третьем слове, но я продолжала говорить, не слушая их. И тут в мой монолог вмешался тот, с кем я говорить не хотела, тот, чье имя я знала лишь потому, что однажды за ним пришел странный человек с длинными серебристым волосами и назвал Франом. Может, это и не твое имя, но оно мне нравится, и оно тебе идеально подходит, ведь на французском «Франческо» значит «Свободный». И ты свободен. Не телом — душой, которая парит в бесконечном синем небе, когда ты смотришь на него, не пряча от облаков свои чувства.
— Лягушонок не нуждается в защите, — безразлично сказал ты, впервые за эти дни глядя на меня. — Лягушонок сам решает, как ему жить. Многие пытаются его поучать, что вот эти, — ты кивнул на поливавших нас словесными помоями парней, — что другие, что Вы. Серость так к лицу тем, кто не понимает зеленый цвет.
— Я не учу Вас жить, — пробормотала я.
— А это бесполезно, — протянул ты, странно растягивая слова, как, впрочем, и всегда. — «Послушать глупость я готов, а слушаться не буду». Впрочем, вряд ли Вы знакомы с латинскими крылатыми изречениями. Если же знакомы, вряд ли понимали; если же понимали, но не применяли в жизни, Вас можно только пожалеть. Жаль… Но только не Лягушонку.
Подростки давно ушли, а я с улыбкой смотрела на тебя, и сердце рвалось на части. Безразличие в глазах, язвительность в словах и апатия в голосе. Все как всегда, но… знаешь, тогда я возненавидела слова. Не тебя и не то, как ты их произнес. Саму оболочку смысла, что ты передал мне на вечное хранение. Обидно, право слово, что я приняла это так близко к сердцу, но иначе я не могла, потому что сердце это, глупое и никому не нужное, всё же с надеждой и верой смотрит на тебя. Только на тебя, Фран, хоть это и глупо, потому что даже язвительность твоя меня притягивает, как бы бредово это ни звучало.
— Жалость унижает, — с улыбкой ответила я и вновь посмотрела на небо.
— Жаль Вас, — протянул ты, а сердце мое болезненно сжалось. Но я не встала и не ушла. Просто продолжала сидеть на лавочке и смотреть на небо с улыбкой, которая любому могла показаться безумной. Но это не так. Просто боль порой сравни безумию…
Ты тогда ушел, а я зареклась заговаривать с тобой и просто смотрела каждый вечер фарфоровой кукле в глаза — на единственное, что было в ней живо, и от чего я не могла отвести взгляд, как ни хотела. Однажды ты пришел на полчаса позже, бледный, а в глазах застыла мука. Но подойти к тебе я не решалась. Говорю же, я всего лишь трусиха… А когда к лавочке подошел странный парень, соломенная челка которого закрывала глаза непроницаемой пеленой, ты обрушил на него такую лавину из нелестных комментариев, что я невольно ему посочувствовала. Наверное, зря. Потому что в следующий миг в твоей шапке появились метательные ножи, а этот человек загадочно рассмеялся шипящим смехом. Безумец… или же единственный из высмеянных тобой, кто поступил так, как хотел?
Ты что-то говорил, а я не слушала. Лишь смотрела на профиль странного парня и ждала атаки. Дождалась. Он метнул нож тебе в плечо, и я не выдержала. Вскочила, подбежала к вам и хотела было сказать что-то явно не очень лестное парню с длинной челкой, но ты лишь холодно бросил:
— Вид крови, оказывается, притягателен не только для Вас, Бэл-сэмпай. Может, она Ваша Принцесса, которую Вы потеряли в младенчестве вместе с собственной душой?
— Ши-ши-ши, вряд ли, — отозвался парень, а я растеряно смотрела на тебя и думала о том, что не могу уйти. Просто потому, что тебе было больно… — Но это можно проверить: Принц ведь «сходит с ума» от вида королевской крови, вот и проверим, Принцесса это или просто очередная твоя лягушка, глупое земноводное!
В следующий миг мое левое предплечье пронзила острая боль. И еще. И еще. Я резко дернулась и увидела три ножа, впившихся в мою плоть. Хотелось закричать от боли, но я лишь закусила губу и перевела взгляд на тебя, Фран. Ты ведь испытывал ту же боль, но и виду не подал. Ты сильный. Значит, и я должна быть сильной, да, Фран?
Все это произошло в сотую долю секунды, а в следующий миг я вдруг увидела, как человек по имени «Бэл» замирает, меняется в лице и, вырвав из моей руки стилеты, кидает их куда-то тебе за спину. Что он увидел там, ведь аллея была абсолютно пустынна… Безумец. Или же что-то там и впрямь было? Привидение? Твой ангел-хранитель? Не важно. Главное, он нас спас.