Мужчина резко оторвал взгляд от дороги. Торговка в алом двигалась ему навстречу с другого конца длинной безлюдной улицы. Генкши казалось, он знал ее. Подождите, «казалось»? Да эту изящную, легкую фигуру он узнал бы из тысячи! Даже сейчас, надев праздничную маску, женщина была всё той же, что и пять лет назад. Она всегда словно порхала по воздуху, заражая всех вокруг вирусом веселой праздности. С ней рядом хотелось петь и танцевать, кружиться в вихре эмоций, начисто позабыв о проблемах, и смеяться, смеяться, смеяться до тех пор, пока не подавишься кислородом! Но это тело должно было уже сгнить в могиле, поддавшись минору реальности. Так почему же она была еще жива?!
Генкши чуть было не сделал шаг назад, но металл в ладонях напомнил ему, что прошлого не вернуть, и он уже не тот, что раньше. Он уже не боялся смерти, как не боялся и Мексики. Осталась лишь ненависть и желание обыгрывать костлявую старуху раз за разом, доводя ее до бешенства. До той самой алой пелены перед глазами, что разливалась перед Генкши пять лет назад. В месяц Дня Мертвых, в месяц, когда он узнал, что смертельно болен.
Та, кто заразила его не только весельем, но и неизлечимой болезнью, сейчас смеялась, ласково поглаживая печенья в форме могильных плит. Тонкие белые пальцы, похожие на пальцы скелета, словно с издевкой очерчивали контуры пустых глазниц сахарных черепков, завернутых в целлофан. Прозрачный саван отвечал на ласку легким шуршанием, черепа довольно скалились, косточки, скелетики, трупики и надгробия вторили им беззвучным смехом, переплетавшимся с хрустальным голосом торговки.
— Надгробия и саваны, пастилки и мармеладки! Давайте встретим праздник с улыбкой на засахаренных устах!
Генкши улыбаться не хотелось. Он смотрел на аккуратные маленькие ступни, легко касавшиеся асфальта, на тонкие запястья, как и много лет назад закованные в звенящий плен металлических обручей, на осиную талию, подчеркнутую узким корсетом… И на маску, скрывшую лицо женщины, чуть не отправившей его в Преисподнюю. Вместо лица на него смотрел белый, смеющийся аккуратными ровными зубами череп. Торговка, как и недавние дети, начала отмечать День Мертвых заранее.
«Это шутка, — зазвенело у мечника в висках. — Или, может, это двойник, может, я ошибся? Может, это всё моя фантазия? Жара, духота, вот и померещилось! Лица ведь не видно!» Но у нее не было сестер, а этот голос, такой неповторимый, тебе не спутать ни с одним другим! Зачем же ты ищешь фальшивое оправдание? Неужели боишься?
Генкши давным-давно уже ничего не боялся. Ни смерти, ни черепков со своим именем на лбу, ни фотографии женщины, которую любил и ненавидел. Но он похоронил ее пять лет назад, в день, когда медики сказали, что все в женской палатке скончались. А вот теперь она была здесь. Неужели Мексика настолько любит мертвецов, что способна даже возвращать их живым?..
— Покупаем, не боимся, не проходим мимо! В этот день надо быть во всеоружии, чтобы почтить предков совершенно искренней улыбкой! Отметаем все заботы и подходим к ярмарке мертвецов!
«Она жива? Она мертва? Это не она? Чёрт!!!» Генкши не мог пошевелиться, а мысли путались, и на лице уже не было и тени былого спокойствия, а маску Колосса, способного противостоять любой невзгоде, сорвал веселый ветер и на полной скорости умчал к кладбищу на холме. Туда, где должен был быть похоронен и сам Генкши, чудом оставшийся в живых. Его спас Бьякуран, но неужели кто-то спас и ее, Консуэллу? Тогда какого черта она его сейчас игнорирует?! Потому что еще не заметила? Улица узкая, но длинная, и стоящего в тени дома человека не так просто разглядеть с довольно большой дистанции. Но его мечи! Их же шесть, и это отличная отличительная… ах да. Пять лет назад он пользовался всего одной катаной.
Плавные, текучие движения мексиканки, ее легкая, будто скользящая по воздуху походка с каждой секундой приближали момент их встречи, и Генкши не знал, что делать. Уйти незамеченным или остаться и высказать ей всё, что накопилось в душе за эти долгие годы? Сказать, как злился, когда узнал, что она продолжала приходить к нему в гости, даже зная о том, что больна? Как ненавидел эту страну, далеко не всегда способную вылечить даже обычный грипп? Как мечтал о чуде, что спасет их обоих, и об отъезде в другой мир — мир, где есть качественные кардиографы и новейшие томографы? А может, сказать, как он любил ее, даже узнав о том, что заразился, и возненавидел лишь когда врачи сказали, что всех, у кого на коже появлялись странные высыпания, предупреждали о том, что им стоит ограничить контакты? Почему она не сказала ему, что больна чем-то непонятным? Почему?!
Почему не сказала, что заболела?..
Торговка смеялась, словно слышала вопросы, жаждавшие и одновременно с тем боявшиеся ответов. А Генкши, внимательно глядя на этот призрак прошлого, пытался найти неточности, что-то, что сумеет доказать: перед ним не она, не его Консуэлла. Но эта стать, этот смех, этот задор… А впрочем… вот оно! Шаги девушки, всегда уверенные и легкие, стали будто опасливыми и слегка робкими. Будто она выверяла их, чтобы не допустить ошибки, как выверяет каждое свое действие неопытный хирург. Откуда в ней эта робость? Консуэлла ничего не боялась! А этот смех? Прежде всегда радостный и живой, сейчас он был лишь эхом прошлого: былая искра искреннего веселья растворилась в фальши. Это была тень его Консуэллы, не она сама. Но как?..
Девушка остановилась, смех затих. Сильный порыв ветра ударил Генкши в спину и закинул черные шелковистые волосы на растерянное, и оттого очень злое лицо. Он не понимал, что происходит, и не знал, хочет ли понять, а неопределенность злила: давно ее уже не было в распланированной, равномерной и предельно четкой жизни хладнокровного клинка Бьякурана Джессо…
Ветер скользнул по маске-черепу, проник в темные провалы носа, юркнул в затянутые черной сеткой глазницы, опутал холодной сетью мармеладные трупы на палочках и фигуру в ярком алом платье, отчего-то сейчас напоминавшем Генкши колпак палача, растянувшийся и заключивший в плен всё тело без остатка.
«Заметила?»
Женщина рассмеялась вновь, и отчего-то этот смех показался Генкши безжизненным и ядовитым, как испарения на болоте.
— Кто это тут у нас? — протянула Консуэлла, и голос ее изменился вслед за смехом. Таких интонаций мечник от нее прежде не слышал… — Неужто у меня галлюцинация? Да быть того не может!
Надменный, язвительный смешок. Торговка продолжила свой путь. А привычно-серый, четкий, определенный мир мечника начал заволакивать багровый туман. Он словно отделялся от пышной юбки, карминовым водопадом струившейся вокруг тонких ног, вгрызался в воздух и заражал его вирусом ярости — той самой, раскаленной, пурпурно-алой, как цвет ненависти революционера к безразличному палачу.
— Так ты выжила, — процедил Генкши, и торговка замерла. Она казалась растерянной, словно не ожидала услышать подтверждение собственного предположения, словно не верила в реальность материализовавшегося кадра из прошлого… Но женщина мгновенно подобралась, плечи расправились, ступни замерли на пыльном асфальте, не делая больше и шага, но сначала приняли стойку-вызов: одна нога чуть впереди, чуть согнута в колене, как у тореро, вторая немного позади, напряженная, как анаконда перед броском. Генкши отлично знал эту позу, и руки, соскользнувшие с краев лотка, а затем занявшие место на талии Консуэллы, лишь подтвердили правдивость его воспоминаний.
— И о тебе могу сказать то же самое, — явно усмехаясь, ответила та, чьего лица мужчина не видел.
С силой сжав эфесы, он быстрым шагом подошел к ней, не заботясь уже ни о своем образе, ни о своем спокойствии, и буквально прошипел:
— А я-то думал, ты умерла!
— Один-ноль в мою пользу, — рассмеялась женщина, снизу вверх глядя на мечника через плотную черную сетку бездонных фальшивых глазниц. — Я была в курсе твоего выздоровления.
— Кто тебя спас?
— А зачем мне это рассказывать?
— Консуэлла!
— О, mamma mia! Ты повысил голос на сеньориту! Как не стыдно? — насмешка в голосе.
Всё было неправильно, совсем не так, как должно было быть. Она никогда не смеялась над ним — лишь дарила улыбку, она никогда не издевалась — лишь поддерживала. Что изменилось?