— Продолжим чаепитие, — махнул рукой Шляпник, и Мартовский Заяц кинулся разливать по чашкам горячий чай. — Пусть будет так, верные союзники в вечности нужны. Завтра утром начнем ритуал.
— А разве Вы не спросите, чего она хочет взамен? — хитро протянул Тсуномичи.
— Твои глаза в вазочке из-под варенья, — хором ответили его коллеги. Все трое беззвучно рассмеялись.
Живая мумия — что может быть равноценной наградой за превращение в нее? Живая мумия — чем можно заплатить, чтобы в нее обратиться? Живая мумия — проклятие или дар?
Алиса не хотела быть как все. Она лишь хотела вечно пить чай с кем-то особенным… Неповторимым.
========== Дом, в который можно вернуться (Тсуна) ==========
Комментарий к Дом, в который можно вернуться (Тсуна)
Вот и закончился этот сборник, дорогие Читатели! Каким-то чудом я все же выполнила изначально запланированное: написала рассказы обо всех мужчинах “Реборна”, кроме Первого Поколения и семьи Шимон (о них писать не планировалось вообще). В итоге сборник получился достаточно разноплановым, хоть главная идея безграничной любви и объединяет все части, чему я очень рада) Спасибо всем, кто дочитал до финальной главы, отдельное спасибо тем, кто оставлял комментарии: именно благодаря вам я не бросила работу на середине и написала все части) Удачи вам, дорогие Читатели, пусть в вашей жизни царят лишь теплые, светлые, приятные моменты! Всего вам самого хорошего, и спасибо за поддержку^^
Так тихо… Сегодня чудесная погода, и даже ветер не шумит кронами деревьев. Наверное, это хорошо, потому что сегодня у того забавного паренька, что жил в этом доме, свадьба. Кажется, он именно о ней мечтал столько лет… Всякий раз, как лет пять назад этот забавный мальчик с вечно взъерошенными каштановыми волосами возвращался домой, он тяжко вздыхал, смотрел на небо печальным взглядом, качал головой и скрывался в доме. А я, нимфа, дух сакуры, что растет в его дворе, с улыбкой наблюдала за его глупыми попытками поверить в то, что он хуже других. И ведь он верил… до того момента, как у него появились друзья. И если раньше Савада Тсунаёши прятался от мира в стенах своего дома, то после появления в его жизни взрослого в теле ребенка, от которого исходила изначальная сила природы, Тсуна стал меняться. И очень часто, придя из школы и побродив по дому, он выходил во двор, усаживался рядом с моей сакурой и смотрел на небо. С улыбкой. И даже если ветра не было, я шумела листвой, чтобы порадовать этого печального человека с доброй, искренней, чистой улыбкой. Такой светлой, какая бывает лишь у детей. Такой печальной, какая бывает лишь у стариков. Он смотрел на небо и улыбался, а листва шептала ему о дальних странах, великих воинах, рыцарских походах и мирных горных деревушках. И порой Тсуна закрывал глаза, проваливаясь в сон, а листва моей сакуры продолжала убаюкивать человека, чья искренность в их мире была лишь бичом, но которую я всегда ценила. Просто потому, что искренность не даст обмануть, предать, подставить… а ведь в мире людей это зло давно стало нормой.
Ветви сакуры оберегали сон забавно морщившего нос паренька, и когда на крыльце показывался тот самый не-ребенок со средоточием силы в небольшой пустышке, я склоняла их к Тсуне, чтобы оградить минуты покоя, о которых он так мечтал, от этого навязчивого существа, не желавшего понимать, что даже сильным людям порой необходимо передохнуть, оставив силу и заботы в иной вселенной… Но этот человек, Реборн, всегда будил Тсуну, ведь справиться с ветвями дерева куда проще, чем с врагами-людьми, а мне, нимфе, покидать мое дерево всё же нельзя — я буду жить в нем до тех пор, пока оно не погибнет, и лишь тогда переселюсь в другое дерево. Вот только раньше я могла выходить из своего убежища — могла возвращаться в свою истинную форму, так похожую на человеческую… Но не теперь. Ведь, когда старейшины попросили меня сменить дерево и начать оберегать парк города Намимори, я отказалась. И они ожидаемо разозлились… Меня наказали, зато я осталась здесь, в сакуре, которая всегда рядом с этим домом и может хотя бы на пару минут продлить сон забавного человека с очень добрым, совсем не человеческим сердцем. Впрочем, раньше таких добрых людей, как Тсуна, я встречала. Лет триста назад. А может, и больше… Но постепенно слово «выгода» затмило собой понятие «честь», и мало-помалу доброта ушла из людских сердец. А в его сердце она осталась. И потому я не хочу потерять этого грустного, но искренне смеющегося над шутками друзей человека, который умеет смотреть на небо, не щурясь.
Странно, что Реборн не срубил мою сакуру, ведь когда он впервые осознал, что «с деревом что-то не так», первыми его словами были: «Надо уничтожить угрозу». Но почему-то, через пару недель непрекращающихся стычек из-за Тсуны, этот странный человек подошел к сакуре и сказал: «Не знаю, кто ты, возможно, даже нимфа, хоть я в такое и не верю, но я буду наблюдать за тобой. Только попробуй навредить бесполезному Тсуне, и от этого дерева не останется даже пня». Терпеть не могу, когда Тсуну так называют… Но Реборн уклонился от удара ветвей, а я нацарапала на земле: «Он не бесполезный». Человек усмехнулся, поправил шляпу и ушел куда-то всё с той же загадочной ухмылкой. А через час домой вернулся Тсуна, который даже не заметил иероглифов у моих корней. Он просто упал на землю, прислонился спиной к стволу сакуры и тихо, почти неслышно, начал рассказывать о том, что произошло в школе. О девушке по имени Киоко, которая ему улыбнулась, о переполохе, что устроили его друзья после уроков, о том, как по дороге домой его чуть не укусила собака… А затем он вдруг рассмеялся, потер затылок и, глядя в небо, пробормотал: «Почему я всё это говорю? Реборн, ты вечно говоришь загадками… Что значит: „Этому дереву можно доверять, оно всегда тебя выслушает, если больше никто не захочет слушать твоё нытьё”? И вообще, когда это я ныл? Блииин, что он ввиду имел? А хотя… мне и правда стало легче». Тсуна рассмеялся звонким смехом, а листва зашумела в безветрии, вторя этим переливам колокольчиков, рождавшим в моей душе давно похороненное в веках тепло. Тепло, которое могли подарить лишь добрые, искренние, светлые люди… Но Тсуна ушел, и смех исчез. Лишь едва слышное слово: «Спасибо», — повисло в воздухе. А время продолжило бег вперед…
Часто, очень часто этот забавный мальчик рассказывал мне о том, как прошел его день. И уходя, он всегда благодарил… кого? Не знаю, да он и сам не знал. Однажды даже сказал: «Я, наверное, с ума сошел, раз с деревом болтаю. Но раз Реборн сказал, что это нормально, значит, ничего страшного. Бывает и хуже, правда?» Ветви зашумели в ответ, а Тсуна рассмеялся и пробормотал, что ему порой кажется, будто это и не монологи вовсе, а полноценная беседа, потому что дерево ему всегда отвечает. Правда, в следующую секунду он взъерошил собственные волосы и, ворча о том, что это уже ненормально, побежал в дом. Глупый. Но такой забавный… Вот только беседы эти не прекратились, и всё чаще Тсуна читал учебники у моих корней. И попутно жаловался на то, что ничего не понимает, а Реборн заставляет его учить какую-то ерунду. Вот только мало-помалу, но его оценки в школе улучшались, а страницы учебников листались всё быстрее — значит, уроки Реборна всё же были успешны. Правда, на возмущения Тсуны это никак не повлияло, и он как стонал, открывая очередную книгу, так и продолжал стонать… порой улыбаясь. Ведь он понимал, что «бесполезным» его назвать уже невозможно, и делает это лишь Реборн — по привычке, а может, чтобы не дать расслабиться и почивать на лаврах… И Тсуна был этому рад, а я радовалась вместе с ним, отвечая шелестом листвы на его смех и шумом веток на его шутки. Забавно. Этот человек стал для меня слишком дорог… Человек, что завел привычку поливать мою сакуру, удобрять, рыхлить почву у ее корней. По совету Реборна, наверное, да и поначалу стонал он, таская воду, не хуже, чем от учебников, но потом привык и ухаживал за моим деревом так, словно оно единственный его кормилец. А может, просто как за другом?.. Кто знает, в чужую душу ведь не заглянуть даже нимфе. Но я всё же надеялась на второй вариант…
А год назад Тсуна прибежал домой, сияя от счастья, и из разговора Реборна с матерью Тсунаёши, вечером решившей развесить белье на просушку, я поняла, что та девочка, Киоко, согласилась встречаться с Тсуной. Странно, но радость моя почему-то сквозила ноткой грусти. Тогда я еще не понимала почему… А вот теперь понимаю. Ведь с тех пор Тсуна всё реже присаживался у корней моей сакуры и рассказывал о своей жизни. И иначе быть не могло. Он читал книги института вместе с Киоко, учившейся с ним на одном факультете, он заполнял прежде пустые вечера свиданиями с ней, он рассказывал о том, что его волновало, той, которую любил. И я была рада за него, но мне было больно за себя. Наверное, я всё-таки эгоистка… А ведь я знала, что так и будет, когда отказывалась от переселения в парк. И значит, права расстраиваться у меня не было.