— Все как есть прознала. Помнишь ли, боярышня, того скомороха, что нас тут на заднем дворе развлекал?
— Как же. Мы когда с дедушкой в Обережную ездили, ну когда в меня чуть стрела не попала, он уж хозяином на постоялом дворе был, — ага и гордости в голосок подпустила, а то как же, ить смертушка сторонкой прошла, когда она бросилась батюшку спасать.
— Вот-вот, он самый. Так вот он в прошлую осень оженился на холопке своей, полюбилась она ему, вот он ей вольную дал и под венец повел. Коли ты там была, то должна была наверное ее видеть, Голубой звалась.
— Была такая, мне прислуживала, ничего так, красивая, — показалось или тень на лике младом мелькнула, а в голоске что-то на недовольство похожее. Да ну. Конечно показалось, с чего бы это ей недовольной быть.
— Так вот, к лету у них дите народилось, дочка. Сказывают Добролюб, ну скоморох тот, души в ней и женке не чаял. А тут война. Налетели вои гульдские да пожгли то подворье, всю его семью и холопов смерти лютой придали. Сам он едва живой остался, пришел в себя, а ни подворья, ни семьи-то и нет. Самого изуродовали так, что от лика только маска звериная осталась и сказывают в самом в нем от горя случившегося, зверь лютый проснулся. И пошел он мстить за семью свою, за любовь загубленную…
— Так таки и любовь.
— А как же иначе-то. Нешто можно просто так извести столько народу. Гульды уж пролом в стене сделали и готовились на утро штурму учинить, а Добролюб, прокрался в лагерь ихний да потравил прорву народу. Наутро все уж в чистое приоделись, чтобы смертушку принять, а к ним выходит скоморох и весть несет, что гульды сегодня воевать не станут. Поговорил он о чем-то с твоим батюшкой, о чем, никто не ведает, да только после того разговора воевода, начал готовить людей к бою. Следующей ночью, Добролюба за стены отправили, а под утро у гульдов в лагере пороховой погреб взорвался. Батюшка твой сразу стрельцов в бой повел, крестьяне посадские и окрестные в сторонке не остались, во след за сотнями пошли и как те гульдов отбросили, увели пушки в крепость, а что не смогли порушили. Вот тогда-то конец войне считай и случился, потому как сил у ворога взять Обережную более не оставалось.
— И все это Добролюб?
— Ага. Да только сказывают, он и по сей день покою не знает, все за ладу свою мстит.
— Вот же заладила, любовь, лада, — да что это с боярышней, она ить страсть как любит романы западников про такое читать, и славенские сказания, что в книги уложены все уж перечитала, и пересказами разными заслушивается, а тут фырчит как котенок недовольный.
— Точно тебе сказываю Смеяна. Муж коли любит все учинить сможет. Вот хош я скажу Свистухе, чтобы залез на крышу терема и спрыгнул, сделает, — убежденно проговорила Птаха.
— Ой ли?
— Спрыгнет, вот скажу, что за него пойду, прямо сейчас побежит.
— И думать не смей. Расшибется муж, а тебе только хиханьки, — заволновалась Смеяна, забота о холопах у нее уж в кровь вошла, а парень служил верно и исправно. Про его же безответную любовь всем было ведомо.
— Да какие уж тут хиханьки, коли слово держать надо будет.
— Вот скажу матушке, повелит тебе и так за него пойти.
— Так я ведь это только для примеру, — не на шутку разволновалась девица. Парень он конечно пригожий и ликом весь благообразный и муж не из последних, да только не лежала к нему душа, что тут поделаешь.
— Ладно, пошутила я. Но и ты, так больше не шути. Ишь удумала над мужем изгаляться. Иди уж.
Девка вышла оставив боярышню одну, а на ту хандра напала. Спроси отчего, так и не объяснит. Нет, что испортило ей настроение она понимала, рассказ о поруганной любви скомороха и то, что он за то люто мстил гульдам. Вот только кто бы объяснил какая ей с того печаль? Ну да, видела она как он на нее взирал, льстило это сердечку девичьему. И там на постоялом дворе она специально до последнего лик не открывала, а потом буквально наслаждалась, произведенным эффектом. И еще больше ликовало сердечко, когда она смертушки избежала, а он про то прознал. Вид у него был тогда такой… Такой… Ну, прямо как в тех романах рыцарских, прямо как в рассказе Птахи, словно он весь мир готов за нее извести. Понимала она, что он никто против нее и надежды ему никакой нет, и сама о том вроде не думала, сладостно на душе, что вот так на нее взирают и ладно. Так чего же сейчас-то?
До конца дня она сама не своя ходила и все на подворье в толк никак взять не могли, что с вечно веселой и смешливой боярышней приключилось. А что тут скажешь, коли она и сама ничегошеньки не понимала. Однако пришло утро, солнышко разогнало тучи на небе и на душе у девицы посветлело, а лик озарился озорной улыбкой. Миновала хнадра, ну и слава Отцу небесному, не то уж думы появились, не приболела ли красавица.