Поскольку Тимоха посчитал свою миссию выполненной, отряд наш сократился до Хасана, егеря и меня в чине уже признанного официального помощника.
- Захарка вчера вечером пропал, - поведал мне по дороге Гаврила Степанович. - Когда ты с простреленным задом о какой-то нобелевской премии бредил.
- Вы и об этом знаете? - Задетый за живое, я все же удивился, хотя пора было перестать.
- У меня должность такая. С тех пор как участковый наш, Плахин, сгинул. Другого-то не назначили. К нам вообще больше никто не назначается. Я бы крепко на твоем месте, паря, подумал, прежде чем в Пустыри соваться.
Вы бы, Гаврила Степанович, об этом своему племяннику в телеграмме добавили, - огрызнулся я сходу. - Хотя «Беломор» важнее, разумеется.
Само собой, - добродушно отозвался Обрубков
Луч фонаря в его руке, освещавший лыжню, убежал вперед и возвратился, никого не обнаружив.
- Знаешь, как называется фанерный ящик, запечатанный сургучом и с надписанным адресом? - спросил егерь, прислушиваясь к лесной тишине. Вдали действительно как будто зазвучали голоса.
«Прав, старый хрыч, - подумал, я с досадой. - Папиросы-то можно было и посылкой отправить».
- Короче, Сережа, не удивляйся ничему, что б ты ни увидел. Это - Пустыри. - Обрубков снова тронулся вперед. - Тут такая петрушка, что дети у нас и раньше пропадали. Взрослый человек захотел - и уехал. И не доложил никому по уставу. Что с него, разгильдяя, взять? Другое дело - ребенок. Без денег, без паспорта… И, слышь, все - до пяти годков. Сначала хиреть начинали, как будто из них кровь по ночам кто высасывал, вялые становились, заторможенные, словно бы у них координация нарушенная. А потом… Последний, до Захарки-то, в октябре исчез, Реброва сын. Уже со страху все детей рассовали по родственникам. Только Захарка и оставался в Пустырях, наследник самого Алексея Петровича Реброва-Белявского от второго брака. Причем единственный из наших здоровый пацан. Ведь его четыре бабы круглые сутки напролет стерегли, да еще сторож, сукин сын подкулачник Фаизов. Якобы двоюродный брат жены, а на самом деле - татарин, холуйская морда. Парнишку и со двора не пускали.
- Маньяк? - высказал я предположение, лежавшее на поверхности.
Я и сам уже заметил, что в Пустырях детей совсем нет.
- Милиция эту версию отработала, - возразил Обрубков, приостанавливаясь и закуривая. - Село маленькое, особняком опять же… Почему только у нас? Оно, может статься, и маньяк. Тут много вопросов, хотя мало кто ими задается. Давно все поразъехались, кроме тех, кому податься некуда.
- А Ребров- Белявский? Неужто и ему некуда съехать? - усомнился я. - Товарищ вроде не из бедных.
- Он тут хозяин. - Егерь сплюнул на снег и отбросил докуренную папиросу. - Ему здесь все обязаны. Не будь Алешки, Пустыри к едрене фене кончились бы. Нынче к нам и продукты возят по Алешкиному слову. А все почему?
- Почему? - спросил я, заинтригованный рассказом.
- Охота, парень! - усмехнулся Обрубков. - Большие люди приезжают сюда из области: лося взять, либо кабанчика. А им что? Большой человек приехал и уехал. В общем, темный наш случай. Мужики на старого вепря грешат, на того, что тебя вчера шуганул, но я не придерживаюсь. Я его повадки знаю: он в село не сунется.
- Отчего же? - Я вдруг живо представил огромною секача-людоеда, и меня передернуло.
Ответить егерь не успел. Впереди подал голос Хасан, и нас окликнули. Вернее, окликнули Обрубкова.
- Степаныч, ты?
Обрубков снизу подсветил свое лицо, и еле различимый силуэт опустил оружие.
Мы с егерем добрались-таки до места. На просеке топтались двое: бородатый детина лет двадцати, чуть не сломавший мне руку своим пожатием и отрекомендовавшийся Филькой, а рядом - печальный толстяк, вовсе мне руки не подавший, но названный Обрубковым Матвеем. Я смекнул, что это и был Матвей Ребров, потерявший недавно сына и нашедший нынче останки другого мальчика. Даже не останки. Останками назвать то, что мы увидели, пожалуй, и нельзя.
- Вон гляди, Степаныч, под сосной! - Взволнованный Филька осветил мощным фонарем основание раздвоенного дерева. - Алексей-то Петрович не знает еще!
- Да уж Тимоха расстарается, - проворчал егерь.
Меня тут же вырвало. На снегу лежали дочиста обглоданные кости. Скелет мог принадлежать разве что ребенку не старше пяти.
- Ничего, паря. - Гаврила Степанович похлопал по моей согнутой спине, хотя и сам был подавлен до крайности.
HИКЕША
Обрубков дотошно изучил все подступы к ужасной находке и строжайше наказал односельчанам держаться на расстоянии.
Скелет словно сидел на забрызганном кровью и вытоптанном снегу, прислонившись к дереву, хотя изувеченный череп валялся в стороне. Скорее всего, он был раздавлен копытом. Даже у меня, совсем не охотника, мало сомнений вызывала природа оставленных сплошь и рядом отпечатков. Местами довольно четкие оттиски сдвоенных копыт указывали на недавнее присутствие зверя. Какой бы то ни было одежды подле сосны я не заметил. Но зато, покуда пятно луча обшаривало кости жертвы, я заметил то, что заставило меня содрогнуться и напугало еще пуще прежнего. Меж переломанных ребер грудной клетки блеснула стальная проволока. Значит, раздетый мальчик был прикручен, возможно, даже и заживо, к сосне, прежде чем принял жуткую смерть. Если, конечно, его не убили прежде. Так или иначе, а на убийство это уже указывало впрямую.