Можно установить две разновидности такой концовки. Впервой разновидности повествуется о происхождении от уцелевшей части Чуди населения целой деревни, даже нескольких деревень.
Так, одно предание, происходящее из Вытегорского уезда, имеет следующий эпилог: «Только два-три человека уцелели от этой шайки и поселились в деревне Никифоровой, от которых жители последней и теперь называются «каюрами черноухими»...«В Пудожском и Каргопольском уездах, в Поонежье и Подвинье весьма часты указания на то, что жители соседних русских деревень заявляли, будто бы население одних из них произошло от новгородцев, других — от шведов (так чаще всего называли финнов-суоми) , третьих — от Чуди.
Другая разновидность эпилога-концовки рассказывает о происхождении от древней Чуди конкретных семей, фамилий, поколений. «Некоторые крестьяне, — сообщает П. С. Ефименко, — производят свои фамилии от новгородских предков, другие от чудских: например, Чугаевы».
Это последнее обстоятельство, а именно стойкость представлений, исторических воспоминаний среди населения о родстве с древней Чудью, о которой сложены и передавались из поколения в поколение предания, возможно, объяснит в определенной мере и отмеченное ранее двойственное отношение (как к священному и в то же время — греховному) к этой Чуди Чудь — это предки, и память о них священна для потомков; вероятно, указанные представления усиливались и довольно развитым культом предков. Осмысление Чуди как чего-то греховного, нечистого, надо думать, связано с поздними христианскими напластованиями.
Вот что, коротко говоря, представляют собою широко распространенные на Севере предания о Чуди. Приведенное (по необходимости очень, конечно, схематичное) их описание создает предпосылки для более детального изучения собранного фактического материала. Основанием к тому, как кажется, могут служить установление классификации преданий о Чуди, наличие определенных доводов в пользу признания исторической достоверности (в известных, разумеется, пределах и до известной степени) содержащихся в них сведений, возможность пока что, правда, еще предположительно выяснить хронологическое соотношение двух выделенных подциклов.
С одной стороны, уже сама большая стертость, невнятность преданий об активной Чуди, по-видимому, должна свидетельствовать и об их большей архаичности. Характерно, что предания этой группы не встречаются в контаминации с сюжетами относительно позднего происхождения (поздними вариантами преданий о «панах», кладах и проч.). Однако связь двух подциклов едва ли может быть поставлена под сомнение. Вероятнее всего, характер связи между обоими подциклами исторический, последовательно хронологический и, как увидим дальше, определяется также условиями и особенностями расселения создателей и носителей преданий, выявляющимися в территориальном распределении последних.
С другой стороны, имеется ряд фактов, указывающих на относительно более позднее формирование преданий второго подцикла (о пассивной, гибнущей Чуди). Если сами по себе предания этой группы отличаются «лучшей сохранностью», большей разработанностью сюжетов, их известной осложненностыо; если они контаминируют с другими преданиями заведомо сравнительно позднего происхождения («паны», клады, христианские мотивы); если, рассказывая эти предания, рассказчики не забывали упомянуть о разнообразных местных «достопримечательностях» («чудских пещерах», «чудских городках», «городищах», «печищах»), осмысляемых как места жительства Чуди (любопытно, что даже могильники в народном представлении становятся обрушившимися жилищами); если, наконец, в преданиях заложена идея родства древней Чуди с какими-то группами современного населения, — то все это, как нам кажется, может быть объяснено лишь при том допущении, что предания второго подцикла складывались несколько позднее, чем первого.