Существенно обратить внимание также и на то, как рисуется в преданиях антропологический облик Чуди. Почти во всех преданиях, где об этом идет речь, наши источники употребляют выражение «Чудь белоглазая». В топонимической номенклатуре указанное обстоятельство также нашло отражение. «В Надпорожском приходе (Каргопольского уезда,— В. П.), недалеко от церкви есть ровное место, которое и теперь называется Белоглазово, потому что здесь жила «белоглазая Чудь». Этот эпитет употреблялся прежде местным русским населением применительно к вепсам и некоторым близким им группам южных карел. А. В. Елисеев, например, писал о карелах-людиках: «Русские зовут его (кареляка, — В. II.) белоглазым, как настоящего потомка некогда обитавшей здесь белоглазой Чуди». Таким образом, предания говорят о народе, одна из антропологических особенностей которого — очень слабая пигментация радужины глаз — бросалась в глаза современникам так же, как эту же черту замечают теперешние наблюдатели, которые посещают вепсов или карел. Важно отметить, что светлопигментированные антропологические типы балтийского круга как раз и встречаются в значительной мере в пределах области распространения преданий о Чуди. Даже наблюдатели, не являющиеся специалистами-антропологами, отмечают в районах бытования преданий наличие среди местного населения целых групп, антропологически резко отличающихся от своего окружения и естественно сближаемых с более западными прибалтийскими народами.
П. С. Ефименко пытался, правда, выделить по данным преданий другой тип Чуди, о котором будто бы сообщается, что эта Чудь то «имела темный цвет кожи и черные волосы и глаза», то «красный цвет кожи», то еще что-нибудь столь же неправдоподобное. Дело объясняется просто. П. С. Ефименко, сообщая предания о Чуди, ошибочно включил в их число другие фольклорные произведения, не имеющие к предмету отношения. Так, он приводит коми-пермяцкую сказку о Яг-морте (лешем), где говорится: «Яг-морт высок, как добрая ель,... черен, как печной уголь».Само собой понятно, что эти данные здесь не следует принимать в расчет.
Допустимо высказать несколько предположений и о языке Чуди, исходя из данных самих преданий. Интересно отметить, что коми не понимали языка Чуди, равно как и русские. Предания четко отмечают это обстоятельство. С другой стороны, в лопарских преданиях ясно чувствуется, что Чудь и лопари понимали друг друга, так как говорили на родственных языках. Отсюда, по-видимому, должно следовать, что язык Чуди принадлежал к числу прибалтийско-финских.
Конечно, мы не имеем, к сожалению, ни одного памятника чудского языка. Люди, знавшие близко Д. В. Бубриха, рассказывают, что он в последние годы жизни очень интересовался проблемой Чуди и мечтал отыскать хотя бы десяток чудских слов. Возможно, что это и окажется осуществимым. В некоторых преданиях приводятся «чудские слова». Так, в одном из них рассказывается о том, как Чудь, плывшая в лодках по реке, увидела на берегу деревню и закричала: «Кути! Кути!» (ср. финск. koti; вепсск. kodi дом’).
Не менее важно оттенить и тот чрезвычайно показательный факт, что народная традиция почти никогда не допускает путаницы в этнических наименованиях: Чудь преданий не смешивается ни с одним другим народом («шведами», как иногда называют в Пудожском крае финнов-суоми, карелами, саамами, коми-зырянами или ненцами).
Следует, наконец, сказать и об отношении к родству с Чудью (как фольклорной традиции, так и самого населения — носителей этой традиции). Выше уже говорилось, что предания часто имеют концовку, в которой сообщается о том, что хотя сама-то Чудь исчезла, но она имеет и теперь свое продолжение либо в лице отдельных семей, либо даже целых селений, ведущих от нее свое происхождение. Некоторые семьи носили характерные фамилии (или прозвища), приобретающие особую выразительность в сопоставлении с некоторыми другими фактами. Так, в Пильегорской волости Пинежского уезда существовала фамилия местных крестьян Чухаревых (ср. с прозвищем, которое раньше давалось вепсам, — «чухари»). Другой пример: «В некоторых пермяцких селениях жители считают своими предками Чудь и в отдельных семьях помнят даже имена своих древних родоначальников. Так, в одной деревне крестьяне носят в поминальные дни на древние чудские могильники яства в берестяных коробочках и вешают эти яства на сосну со словами «Помяни, господи, Чудака NN» и называют имя, переходящее из рода в род. В другой деревне дети носят в семик на чудские курганы блины и оставляют там, говоря: «Помяни, господи, чудского дедушку, чудскую бабушку».