На остановке «Вокзал» все сходили, и Катя не заметила, как ее вынесли спешащие пассажиры, вытолкнули прямо в белое кружение снега, в шум людских голосов, тарахтенье машин и шелест шин. Снежные хлопья лениво падали, цеплялись за пальто, лепились на плечи, на лицо, на ресницы.
Она торопилась, беспокойно поглядывая на людей. Их было много около машин, автобусов, на стоянке такси. Сквозь пелену снежинок увидела зеленые крыши вагонов, обрадовалась: значит, не опоздала, и где-то там, у вокзала или на перроне, она увидит Федора. Ей обязательно надо его увидеть и чтобы он обязательно ее увидел. Ведь должно наконец что-то решиться, ведь не может он просто так уехать, не увидев ее и не поговорив, не простившись.
Ведь он — ее Федор! Ей казалось, что он не просто уезжает, а насовсем. А тогда он не узнает о том, о чем знает она… Он должен об этом узнать, пусть с огорчением, а может быть, с радостью. Да, хорошо бы с радостью. Тогда будет все понятно, тогда будет все чудесно, великолепно и прекрасно. А что еще?! Еще она его будет ждать… Ждать… Нет! Она, конечно, будет ждать его приезда, но чтобы он сам первым пришел к ней, в ее дом.
Катя увидела его на перроне, в кругу друзей. Федор стоял к ней спиной. Подошла, тронула за рукав. Он обернулся, нахмурился.
— Ты?!
— Да, это я.
— Вот, Катерина… Я уезжаю в Нижний Тагил. Делегация.
— Знаю. Я рада, что не опоздала.
— Ты молодец, Катя, что приехала. Молодец.
Они зашагали по перрону. За руку не взял. Под руку тоже. Остановились у ограды. За ней навалило сугробов. Снег падал хлопьями, будто белые платки, летел, словно некуда этому чистому, белому снегу деваться в небе.
— Федя.
— Да.
— Посмотри мне в глаза.
— Смотрю. Я виноват перед тобой.
Кате стало приятно от этих его слов. Она подумала: вот сейчас скажу ему о том, что теперь он будет любить не только ее одну…
Не сказала. А сказать, ой, как нужно!
— Почему ты тогда ушла?
Катя заплакала.
— Я не знаю. Мне показалось, что я тебе в тягость, что ты меня просто… ну, не любишь.
Федор смахнул снег с ее плеча и твердо проговорил:
— Ты, Катя, так не думай. Не плачь.
— Не буду, Федя. Я испугалась… Подумала, что ты разлюбишь, бросишь меня, а я ведь теперь не одна. Я рожу тебе сына…
Катины глаза блестели от слез и от подтаявшего снега на ресницах.
— Ну вот и хорошо. Ну вот и отлично. Теперь нас трое. Да, Катюша?! Ох, и дура ты, ох, и дурочка моя!..
Голос его был растерянным и дрожал. Наверное, ей показалось. И так уж она столько передумала о нем и хорошего и плохого.
— Мы… будем ждать тебя. Я, Федя, и работать пойду, и все-все буду делать!
Федор смеялся, счастливый прижимался щекой к ее щеке, говорил, мурлыкал что-то ласковое, забыв о том, что нужно идти в вагон. Ехать ему, наверное, не хотелось. Или ей опять показалось.
Видно, он очень ждал ее. Вот даже ключи держит в руке!
— Слышишь, звонок? Это тебя кличут друзья из тамбура. Поспеши. Иди, Федор.
Федор поправил у нее шарф, поцеловал прямо в губы, отрывисто, горячо и побежал к вагону. На бегу он неуклюже взмахивал ключами, а потом сунул их в карман.
Вот он схватился за поручни. Катя побежала вровень с отходящим поездом, вровень с его вагоном. Снег перестал падать. Колеса скрипели.
Думала, услышит: «Катя, Катенька! Ключи!» Как раньше…
Думала, Федор выбросит руку вперед. В воздухе мелькнет светлое серебряное кольцо и упадет к ее ногам. На кольце — три ключа. Один большой, тяжелый — от двери, второй — от английского замка, а третий, совсем маленький, — от почтового ящика, в котором не умещаются газеты и журналы.
Но Федор висел на подножке, обняв руками оба поручня, и смотрел на Катю, прищурившись, сосредоточенно, большой, тяжелый, и она боялась, что поручни оторвутся, и еще боялась разрыдаться.
…Она стояла одинокая, со злой, но гордой, уже материнской улыбкой, стояла долго и все смотрела вслед уходящему поезду, который увозил Федора далеко, в степные, чистые, белые дали, в тайгу, в Тагил. И когда поезда уже не стало видно, только паровозный дым остался на перегоне и повис тучкой над одинокой будкой стрелочника, Катя пошла задумчиво, не торопясь, меж сугробов, по тропе, протоптанной людьми.
Сугробы эти и сейчас пахли травой и холодом.
Около станции в покатой ложбине меж кустиков акаций прыгали красногрудые снегири, и от них на белом снегу отражались розовые пятнышки отсвета.
Катя вздохнула: что сугробы! Они растают, а впереди-то еще целая жизнь!.. Да, жизнь, в которой сугробы растают…
СЕМЕН БУНЬКОВ,