Наверное, Тищенко был инженер по рождению, по призванию. Его сразу пленило дыхание молодого гиганта металлургии. Челябинский завод словно обрел привычные черты, как лицо любимого человека, с которым идешь по жизни вместе. Свой, Челябинский, был ему, как инженеру, еще и тем дорог, что это был завод полного металлургического цикла, что на нем плавили сталь высоких марок. Он чем-то напоминал по размаху Магнитку и увлекал особой технологией. Там была «сладкая каторга», как в шутку когда-то называли друзья-студенты занятия любимым делом. Наверное, потому и жаль было расставаться с Челябинском…
На завод Тищенко пришел через два часа после приезда в Златоуст. Пожилой вахтер в синем ватнике, туго перехваченном солдатским ремнем, секунду-другую подержал в ладони новенький пропуск, внимательно посмотрел на Олега Ивановича и почтительно посторонился: «Главный инженер». Из проходной с узкими, вытертыми до лоска деревянными перильцами Олег Иванович наугад зашел в ближайший цех. Он оказался мартеновским.
В глаза бросилась пыль, точно спрессованная на полу и стенах, шлак на рабочей площадке.
Цепким взглядом выхватывая кучи хлама, молча шагал главный инженер по длинному пролету. Не терпелось быстрее увидеть все «хозяйство».
В первом прокатном наткнулся на склад изношенных деталей. Остановил высокого, сутуловатого мастера, поинтересовался:
— Не знаешь, зачем это?
— Как зачем? — переспросил мастер, округляя серые, словно бы обведенные темным карандашом глаза, — на всякий случай, вдруг что-нибудь понадобится…
«Плюшкины», — брезгливо поморщился Тищенко.
Начиналось его «боевое крещение…»
Странное впечатление производил Тищенко на окружающих в первые дни своего пребывания на заводе. В цехах успели прослышать, что коренастый и быстрый на ногу человек — новый главный инженер. С утра, едва заводской голосистый гудок созовет людей на рабочие места, главный — всегда подтянутый, чисто выбритый — шагает из цеха в цех. Пройдет, остановится где-нибудь в укромном месте и надолго замирает, всматриваясь и словно во что-то вслушиваясь. Казалось, он сознательно уходит в тень, хочет остаться незаметным. Это настораживало, а некоторых — отпугивало: никаких указаний Тищенко не давал, ни во что не вмешивался — будто и не он здесь главный…
— На экскурсию пришел, что ли? — пожимали плечами иные и вслух сравнивали: не-ет, не чета старому. Тот, едва заглядывал в цех, сразу разгон давал. От того ничего, бывало, не укроешь, все видел. «Снимал стружку», только держись!..
— Молодой больно, — сочувственно вздыхал другой, — не по силам, видать, для него пост…
Обрывки нелестных разговоров долетали до слуха Тищенко, жалили самолюбие. Он, казалось, не слышал их, но на лбу сбегались морщины. Мысленно он отметал недовольство людей, которым почему-то не по нутру пришлась его молодость: «Состариться никогда не поздно». Чаще обычного дымил папиросой, сквозь сизую струю зорко всматриваясь в окружающее.
Мастер суетливо бегает по пролету, распекает то одного, то другого, а дело стоит. Зашел к начальнику цеха — там полно народу. Начальник не успевает ответить на град вопросов. Он хватается за телефонную трубку, отдает распоряжения по пустячным делам…
«Диспетчер», — беспощадно констатирует Тищенко.
Недоверчивые и настороженные взгляды преследовали Тищенко и поздно вечером, когда он оказывался перед высокой аккуратной стопкой деловых бумаг на письменном столе. Эти взгляды требовали, торопили. А он — он многое хотел узнать о предприятии, он вслушивался в его ритм, выверял его «дыхание», словно прикидывал, на что способен завод в дальнем походе. Под торопливый разговор экспрессов, под густое шипенье автомобильных шин за окном Олег Иванович листал отпечатанные мелким типографским шрифтом брошюры — годовые планы завода, так называемые планы организационно-технических мероприятий. Читал и раздражался: главная нить все время ускользала, как ускользали от взгляда и сами бисерные буквы брошюры.