— Надо что-то придумать, — сказал Савичев. — Надо.
Приближалось время выпуска чугуна. Абрамов встал, надернул на лоб шляпу и вышел из газовой будки. А немного погодя и мы с Николаем Ильичом. Изголуба-белые лучи пробивались сквозь стекла фурменных глазков в легкую сутемь, скопившуюся в проходе, что вел к литейной канаве. Попеременно со вторым горновым Абрамов прочищал горло летки длиннющей стальной пикой. Их окатывало искрами и чугунными брызгами, да так, что дымилась спецовка. Велик риск ликовать летку — загоришься, а то и захлестнет металл за воротник. Впрочем, людей мужественных опасность только задорит. Прямо-таки затопило Абрамова огненной пургой, а он не робеет, прочищает летку. Оттуда фыркнуло пламенем метра в три. Он отбежал, волоча обсосанную и раскаленную докрасна жидким чугуном пику. С этого момента плавка ручьилась без задержки. Абрамов включил вентилятор, стоял в разгонистых струях воздуха распаленно-красный, взмокший и вытирал войлочной шляпой со лба крупнющие-крупнющие капли пота. А выражение лица было счастливое. Лучистое состояние его души — да-да, не иначе! — передалось Савичеву и мне. И мы, сияя глазами, пришли на разливочную площадку.
Молочно-синеватый чугун падал в ковш. Бурлил там, вздувался, горел на поверхности сиреневыми зубчиками и выдыхал густую графитную порошу, для постороннего взгляда приятную, как сухой морозный снег, а доменщикам вконец осточертевшую.
— Схожу-ка в «Союзпечать», — сказал самому себе Савичев. — Может, не откажут. Очень уж хочется, чтобы ребята подписались, к чему тяга.
Разумеется, начальник «Союзпечати» не отказал ему. Разве он мог не уважить просьбу Героя Социалистического Труда, да притом члена бюро городского комитета партии?!
Я, Антон, навряд ли вспомнил об этом случае, если бы он был ординарным для Магнитогорска того периода. Дело в том, что таких руководителей, как Николай Ильич, на наших заводах всегда уважали. Большинство из них заботилось о людях, о их быте и о том, чтобы исправно выдавали на-гора́ установленное планом энное количество тонн металла, кокса, проката, бетона и так далее. И еще — регулярно повышали свой технический уровень. Гигант-комбинат стал своего рода академией черной металлургии. Он учил высокому классу труда советских и зарубежных рабочих и инженеров. Он посылал в дружественные страны чудодеев-доменщиков, сталеплавильщиков, прокатчиков, механиков, и они становились учителями металлургов этих стран. Нет, не из-за благозвучия в названиях новых рабочих поселков, возникших близ мест, богатых железной рудой, появилось слово «Магнитка»: Китайская Магнитка, Липецкая Магнитка, Индийская Магнитка, Тульская Магнитка, Казахстанская Магнитка…
Но с течением лет обозначалась несоразмерность между промышленным развитием города и заботой о духовной культуре тружеников, их здоровье, отдыхе, быте. Кинотеатров не хватало. Крохотный телецентр строился так долго, что стал даже притчей во языцех. Концентрация заводского газа в воздухе превысила санитарные нормы. Начались перебои с водой. Трудно было определить ребенка в детские ясли и сады. Выехать на лоно природы было нелегко. Ходили туда грузотакси, и тех посылалось на лучшие маршруты всего ничего. Если не будешь брать машину штурмом, то и не уедешь ни за город, ни обратно. Один раз съездишь, другой не захочешь нервы трепать. Только в конце пятидесятых годов кое в чем начались перемены, а шестьдесят первый год стал поворотным в жизни Магнитогорска. И наметился он, этот поворот, накануне величайшего съезда Коммунистической партии Советского Союза, имя которому — Двадцать Второй.
Вот так же в сентябре шестьдесят первого года, несколько нас литераторов, встретились с первым секретарем Магнитогорского горкома партии Василием Ивановичем Антипиным.
С гордостью человека, усилия которого оправдываются, он говорил о строительстве клиники для лечения раковых заболеваний, о новых профсоюзных руководителях металлургического комбината, поистине заботящихся о здоровье и отдыхе трудящихся и их близких. То были слова, которые высекали в моем представлении виденные летом картины: от корпусов семейного Дома отдыха шагают к дворцу-столовой загорелые мужчины и женщины с детьми; по никелевой глади Банного озера мчится катер к причалу двухнедельного Дома отдыха, деревянные ярко-зеленые строения которого картинно красуются на прибрежном холме; на дне ущелья, стиснутого величественными горами, сереют палатки комсомольского лагеря, а вокруг-лиственницы, рощи голубых елей, опушенные нежными иглами, боярка, рябина, черемуха и цветы: искрасна-оранжевое, шапками, татарское мыло, синие колокола колокольчиков, узорные хлопья ароматной снытени.