Как это бывает в минуты наивысшего напряжения, мысли и движения Якова Дмитриевича неожиданно для него самого обрели уверенность и четкость. Он делал именно то, что надлежало делать: укрыл роженицу своим пальто, принял ребенка и запеленал в сорванную с себя рубаху.
Прижимая к обнаженной груди кричащий теплый комочек, он не чувствовал ожогов ледяного ветра и думал лишь об одном: как бы не застудить это малое существо, появившееся на свет при столь необычных обстоятельствах.
И когда прибежали запыхавшиеся Шайбек Зиазетдинов и отец ребенка, Яков Дмитриевич передал ему новорожденного:
— Несите скорее, а о жене не беспокойтесь, мы ее доставим в родильный дом.
— Кто вы такой? — тихо спросила его молодая мать.
— Шахтер, — ответил ей Полынь. — И товарищ мой тоже уголь добывает.
Уже на рассвете пришел Яков Дмитриевич домой — перезябший, усталый, торжествующий.
— Человек только что родился, — сообщил он недоумевающей жене, встревоженной опозданием и необычным видом мужа.
— Сперва помоюсь и поем, а потом расскажу тебе все по порядку.
И он рассказал своей Ольге Андреевне, как нежданно-негаданно стал акушером.
— И как ты только решился, — задумчиво проговорила она, взволнованная и гордая поступком мужа.
— Сам не знаю. Очень хотелось помочь человеку…
…Человеку помочь! В этом сердечном порыве — корень большинства добрых поступков.
Яков Дмитриевич Полынь и сам не раз испытал бескорыстную помощь товарищей.
Никогда не забудет он, например, друга-однополчанина сержанта Сидоренко, который спас его от неминуемой смерти.
Под хутором Вертячим, что недалеко от Волгограда, Яков Полынь был тяжело контужен и завален земляным гребнем, вздыбленным тяжелым снарядом.
Все, кто видел это, сокрушенно говорили:
— Конец. Погиб наш Яков.
Только Сидоренко, немногословный сибиряк, сказал убежденно:
— Не может того быть. Откопаю.
Под сильным артиллерийским огнем он терпеливо и бесстрашно разрывал землю, пока не откопал друга. И оказался прав: сердце товарища еще билось.
Никогда не забудет Яков Дмитриевич и второго своего «воскресения».
После войны он стал шахтером: примагнитил его коркинский уголек.
Однажды произошло несчастье: неосторожно наглотался он угарного газа.
Кареглазая девушка Оля, работавшая машинистом электровоза, не растерялась, вспомнила, чему учили их на курсах медицинских сестер, и оказала помощь.
Когда он очнулся, товарищи ему говорят:
— Ольге скажи спасибо, она помогла тебе…
С того памятного дня жизнь молодого шахтера осветилась хорошей любовью.
Ольга, Оленька, Ольга Андреевна стала его женой, подругой, матерью его детей.
Горчинка в фамилии не мешает семье Полынь быть по-настоящему счастливой…
Любит Яков Дмитриевич труд навалоотбойщика.
— Мне кажется, — говорит он, — что лучше и работы нет. Сейчас наш коллектив добивается звания коллектива коммунистического труда.
…Быстро летит время. Наденька Новикова, родившаяся в ту памятную ненастную ночь предзимья, уже весело топочет по земле своими крепенькими ножками.
Глаза у нее — два светлых озерца в ресницах-камышинках. Хорошая, здоровая растет девочка.
По всему видать, что доброе тепло шахтерских рук, принявших и обогревших ее в час рожденья, не пропало даром!
II. ТОВАРИЩИ В БОРЬБЕ
Когда мы любуемся прекрасным зданием, ажурным мостом, соединяющим далекие берега великой реки, или новой машиной, каждая линия которой исполнена изящества, мы не забываем о том, что они созданы дружными усилиями многих людей: зодчих, конструкторов, металлургов, строителей.
Но всегда ли мы помним, что цельный человеческий характер, ясная красивая судьба тоже, в конечном итоге, создается при участии братского отношения людей друг к другу, которое почитается нашим народом как наивысшее сокровище?
…Я думала об этом, слушая горячий, исполненный живого чувства и мысли рассказ Ильи Зинурова, человека нелегкой, но прекрасной судьбы, о силе рабочего коллектива, о верной дружбе и товариществе, чистом и нерушимом, как булатная сталь…
Мы сидели в маленькой, заваленной чертежами комнате конструкторского бюро. В открытое окно врывался легкий апрельский ветерок, кудрявил и без того буйный, воронено-черный чуб молодого человека.
Лицо его, густо залитое солнцем, казалось совсем юным. И только в глазах, в их сверкающей темно-карей глубине, затаилась боль, вызванная воспоминанием о том страшном, что случилось с ним поздним январским вечером четыре года тому назад.