— Як ад свято́га — святло́ ад мяне́, — говорил он Павлу, картинно складывая ладони на груди и закатывая глаза. — Катя не видит — помолилася б.
На одно мгновенье Абатурину стало неуютно от мысли, что его одного, пожалуй, никто не ждет, и что сам виноват в этом: робость — плохой помощник молодости.
Вслух он спросил:
— А кто она, Катя?
— Ого! — воодушевился Блажевич. — Медыцы́нская сястра́. Ды яшче́ старшая!
Они уже приступали к монтажу фонаря, когда кончилась смена.
Блажевич, отстегивая карабин монтажной цепи, что-то бормотал себе под нос.
— Ты о чем? — спросил Павел.
— С богом толкую. Ён близко тут, на туче сидит.
— Просишь о чем? — принимая шутливый тон Гришки, полюбопытствовал Павел.
— Ага.
— О чем же?
— Штаны няха́й подкинет. Новые. Мои ду́жа старые.
— Брюки я тебе дам, — успокоил Линев. — Они под матрацем гладятся. Стрелка, как по линеечке. Насквозь сердце продырявит такая стрелка.
— Ну, коли так…
Они спустились вниз, обошли клин-трактор и по нагроможденью земли, бетонных плит, бревен выбрались на дорогу.
Внезапно их остановил жестом высокий широкоплечий человек, вышедший откуда-то сбоку. У него было озабоченное лицо. Слабо очерченные губы, почти прямые брови и серые малоподвижные глаза казались чужими на его крупной монументальной голове.
Абатурин узнал Жамкова.
Начальник участка поманил Павла пальцем, вяло спросил:
— Ты кто?
— Абатурин.
— Космонавт? Маршал?
— Нет, — нахмурился Павел.
— Тогда толком ответь — ты кто? Мне фамилия твоя мало что говорит.
— Монтажник.
— Новенький?
— Да.
Жамков неожиданно похлопал Павла по плечу, дружески улыбнулся:
— Ну, трудись, Абатурин. Давай норму. Ежли что нужно — скажи. Я помогу.
Когда Жамков ушел, Павел спросил у Линева:
— Какой он, Жамков?
— Ничего, не дурак, — неопределенно ответил бригадир.
Некоторое время шли молча.
— Я, ведаешь, аб чым мечтаю? — вдруг усмехнулся Блажевич, стараясь не отставать от крупно шагавшего Абатурина. — Сто тысяч выиграть.
Павел удивленно посмотрел на сварщика:
— Зачем тебе?
— Куплю сад-виноград и стану туды́ влюбленных пускать. Хай цалу́юцца.
Павел рассмеялся.
— А что? — задумчиво протянул Блажевич. — Гэ́та ж трагедия, кали́ няма́ где цалава́цца.
Линев пояснил, усмехаясь:
— Он в прошлом году страх как намаялся. Бегал за девочкой одной. Целоваться приспичило — и негде. Мы все тогда думали — кое-как выход нашли. Стал он на вокзал с ней ездить. К поездам. Как посадка — они друг другу на шею. Прощаются перед разлукой. Очень натурально выходило… Я из-за них чуть глаза себе не испортил. От перенапряжения.
— Ты?..
— Ну да. Он меня за собой таскал, чтоб мама девочкина не выследила. Караульную службу я нес.
— А чего ж ты не женился на ней? — спросил Павел у Блажевича.
— А нячы́сты яго́ знает… Поговорить няма́ аб чым. Я ей про мировую революцию, а яна́ мне — про гардероб. И о квартире еще.
Гришка вздохнул и развел руки:
— Вочы па яблыку, а галава з арэх.
— А Катя что ж? С квартирой?
— Не пытал. Смелости не хватило.
— А характер какой? — полюбопытствовал Линев.
— У пара́дку! — воодушевился Блажевич. — Комсомолочка.
Дома они поплескались в душе, съели по бутылке кефира и решили поспать до вечера.
Блажевич проснулся первый, умылся и разбудил Линева.
— Давай штаны, бригадир.
— А я в чем?
— Ты — в моих. Коммунисты́чная дапамо́га.
— Это не помощь. Ты меня уже второй год обираешь.
— Сам обещал. Не́чага падава́цца назад.
Он посмотрел на огорченную физиономию Линева и успокоил его:
— Сам гинь, а товарища выручай.
Павлу не очень хотелось идти во дворец, но отказаться постеснялся.
В фойе молодежь нетерпеливо ожидала танцев. Блажевич, ввинчиваясь в гулкую разноцветную толпу, тащил за собой приятелей. Вдруг он замер и почти тотчас же рванулся вперед, успев бросить бригадиру:
— Адва́га гарады́ бярэ́!
У большого окна, затянутого тяжелыми шторами, стояли две девушки. Внешностью, ростом и, вероятно, даже характерами они совсем не походили друг на дружку.
Справа, чуть прислонившись к стене, весело разглядывала толпу крепкая высокая девушка в цветистом шелковом платье. На плечах у нее лежали тонкие угольные косы; черные брови были самые обычные, чуть скуластое лицо выдавало в ней примесь башкирской или татарской крови, что нередко бывает на Урале. Глаза величиной с крупные сливы были до того черны, что даже белки отливали синевой.