Выбрать главу

— Дай-ка ключ, Гордей Игнатьич, — попросил он. — Обалдел я совсем от крика, стосковался по настоящей работе.

Павел благодарно взглянул на бригадира: тот, конечно же, заметил болезненное состояние Кузякина и под вежливым предлогом решил помочь товарищу.

— Ничего, я сам, — опустил брови на глаза Кузякин. — У тебя и своих дел куча. Вон глянь.

Он ткнул пальцем вниз.

У крана стоял Жамков и грозил кулаком Линеву.

Бригадир отвернулся.

Перед самым концом смены случилась горькая беда. Ее никто не ждал, и оттого люди одеревенели, когда она случилась.

Гордей Игнатьевич, взобравшись на ферму под фонарем, закручивал гайки на болтах. Под глазами Кузякина резко обозначились синие полукружья: видно, ему все-таки нездоровилось.

Еще на исходе первой смены, собираясь домой, он отстегнул монтажный пояс и положил его рядом на металл. Оставшись на вторую смену, то ли по рассеянности, то ли из-за обычного своего упрямства не стал пристегиваться к ферме.

Абатурин, работавший по соседству, постеснялся сказать Кузякину, чтоб не нарушал правил.

Оставались минуты до конца работы, когда башенный кран, подавший на соседние колонны ферму, стал медленно разворачивать стрелу.

Над головой Кузякина завис гак со стальными стропами. Порывы студеного декабрьского ветра, залетавшие в цех, пошевеливали металлическую плеть.

Кузякин оставил работу, поднялся с коленей на ноги и медленно отошел в сторону: он, видно, опасался, что стропы могут его задеть за голову. Отступив к середине фермы, стал вяло наблюдать за гаком.

Вероятно, и здесь ему показалось небезопасно — и Кузякин тихо попятился к краю фермы. Он почти дошел до места, когда резко споткнулся о свою же полупудовую кувалду и нелепо взмахнул руками.

Несколько мгновений дергался в разные стороны, пытаясь удержать равновесие, заскрипел зубами от страшных усилий, но не смог выпрямить тело.

И боком, молча повалился в пустоту.

Абатурин мертвенно побледнел, рванулся туда, где только что стоял Гордей Игнатьевич. Цепь монтажного пояса звякнула, и Павла отбросило назад.

Выругавшись без памяти, Абатурин бросил пальцы на защелку цепи, почти разорвал карабин и, волоча за собой стальную цепь, пополз по ферме. Дрожа, ощущая во всем теле приступ сосущей тошноты, добрался наконец до нужного места.

Прижался обессиленно к металлу и, точно кидаясь с обрыва в ледяную воду, глянул вниз.

В двух метрах под ним, схватившись за нижний пояс фермы, обняв его и застыв от напряжения… висел Кузякин.

Павел, бормоча что-то несуразное, хватал воздух губами, и слезы радости катились по его лицу.

— Гордей Игнатьич, голубчик! — крикнул он и не услышал своего голоса. — Я сейчас, я мигом!.. Держись ты, ради бога!..

И в то же мгновенье увидел, будто через увеличительное стекло, рыжеватые кисти кузякинских рук. Они заметно побагровели, и жилы на них вздулись, — наверно, вся кровь тела кинулась сейчас к ним.

На земле уже сгрудилась, точно застыла, толпа рабочих, и только знакомая фигурка Линева металась возле крана. Бригадир на бегу отдавал какие-то приказания.

Абатурин понимал: через минуту-две обессилевший Кузякин разожмет руки, и его худое, костистое тело грохнется вниз, со смертной высоты.

И уже не думая о себе, Павел вскочил на ноги и кинулся к монтажному поясу Гордея Игнатьевича, лежавшему на дальнем краю фермы.

Сцепив карабины обоих поясов, Павел побежал обратно. Сейчас он захлестнет цепь одного из ремней за металл, перепоясается и спустится вниз к Кузякину. И намертво обнимет человека, пока на помощь подоспеют товарищи.

Он еще спешил к нужному месту, когда увидел людей, быстро взбиравшихся по монтажным лестницам. Они волокли за собой веревки, которыми обычно оттягивают конструкции при подъеме, звенели и гремели цепями поясов.

Первым на металл выбрался Линев. Бригадир на бегу обвязывал себя веревкой.

— Крепи конец! — крикнул он Павлу. — Быстро, Панька!

И Абатурин еще не успел как следует затянуть узел длинной и прочной веревки, которой обхватил ферму, когда Линев, перебирая руками, начал спускаться к Кузякину.

— Держись, дядя! — шипел он на Гордея Игнатьевича. — Держись, чтоб тебе пусто было!.. Не разжимай рук, милый ты мой!..

Сравнявшись с Кузякиным, Линев так крепко ухватил его за талию, что у самого Виктора мгновенно задубели руки.

— Отпускайся! — крикнул он Кузякину. — Теперь — живой и невредимый! Отпускайся, тебе говорят!