— Ты вот о чем помозгуй, Паша, — сказал Линев, с наслаждением вдыхая запах чужих папирос, — чтоб это не было вроде благотворительности, чтоб глаза не кололо. Она тогда сама не уйдет.
Он пожал в темноте горячую ладонь Павла, тихонько подтолкнул его в спину:
— А теперь на боковую. Вставать рано.
ЕЩЕ ОДИН ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК
На работе Абатурин чувствовал себя нехорошо. Болела голова, поташнивало. Почему-то раздражал скрип монтажных ключей, белые вспышки сварочного аппарата Блажевича.
Линев в этот день трижды проверял у Павла крепление монтажного пояса, и это тоже сердило Павла.
Со смены зашел в библиотеку и спросил книги о туберкулезе. Ему дали тонкую популярную брошюру.
До шести часов он вызубрил эту брошюру наизусть. Автор утверждал, что болезнь вовсе не так страшна, как думают многие, во всяком случае она поддается полному излечению.
До свидания оставалось около двух часов. Теперь можно было отправиться в общежитие, поесть, привести себя в порядок.
Ни Линева, ни Блажевича не было дома. Кузякин сидел на своей кровати и безголосо тянул песенку. Увидев Павла, подергал себя за бороду, сказал, вздыхая:
— Слава богу, хоть ты пришел. Скучища, сказать тебе не могу.
— Странный вы человек, Гордей Игнатьич, — не выдержал Павел. — У вас жена, детишки, а вы тут волком воете.
— Детишков жалко, — свесил голову на грудь Кузякин. — Маленькие они и защититься не умеют.
— Вот и пошли бы домой.
— Меня уж бригадир уламывал. Не могу. Баба отвратная больно.
Он засунул конец бороды в рот, сказал, кивая на дверь:
— Никак, твои идут.
Бригадир и сварщик вошли в комнату мрачные, молча посдирали с себя пиджаки.
— Где были? — спросил Абатурин.
— У гэ́тага дзивака́ дома. Баба, правда, распу́сница и стерва. Детей жаль.
Линев походил по комнате, ни на кого не глядя, и вдруг сорвался:
— Там дым коромыслом, мужичье самогон хлещет, а ты тут на койке пухнешь?!
Кузякин захлопал ресницами, спросил робко:
— Чего это раскричался, парень? Перебрал, что ли?
— Я табе́ покажу «перебрал»! — заорал Блажевич. — У цябе́ дзе́тки там плачут со страху. Чертям тошно!
Он вытянул из-под кровати Кузякина его чемодан и потащил к двери.
— За́раз проси пако́й для сябе́ и детей.
— Погоди, — остановил его Линев. — Зря. Не дадут ему комнату. Без году неделя у нас и пьет, дьявол.
— Что ж делать?
Линев походил по комнате, поскреб в затылке. Еще походил, морща лоб. Сказал, стараясь скрыть вздох:
— Мне комнату должны дать. Здесь на правом берегу. Ну, не к спеху. Потерплю.
Блажевич непонимающе взглянул на приятеля.
— Пусть Гордей Игнатьевич ее забирает, ему нужнее, — пояснил Линев, глядя в сторону. Ему было явно жаль свою комнату.
— Гэ́та здо́рава! — всплеснул руками Блажевич. — А як жа ты?
— Я ж сказал: не к спеху. Завтра пойдем к начальнику и попросим.
У Кузякина на лице выступили красные пятна, он кинулся было к Линеву, но тут же замер, будто прибитый. Прищурил глаза, и чувство злой обиды загорелось в них.
— Смеешься, бригадир?
— Нет, Гордей Игнатьич. Не смеюсь.
Старый монтажник пристально посмотрел на Линева, и взгляды их уткнулись друг в друга.
— Будто бы не смеешься, Линев?
— Нет.
Линев выдержал прямой и колющий, будто шило, взгляд Кузякина, и тот, нервно вздохнув, понял: бригадир говорит правду.
Гордей Игнатьевич тихонько, не сводя глаз с Линева, пошел ему навстречу.
— Спасибо, друг, — сказал он, и голос его задрожал. — На весь век мне о тебе память. И от детишков спасибо.
— Мне спасибо не надо, — хмуро покачал головой бригадир. — Чтоб ни глотка водки. Понял? А то приду и отберу комнату.
— Да господи ты боже мой! — воскликнул Кузякин. — Да ни капельки, вот тебе крест. С детишками не положено. Разве только в праздник.
— Ну, вот и столковались, — снова вздохнул Линев. — Я ж говорил: Кузякин не пропащий человек.
— Чалаве́к з галаво́й, — проворчал Блажевич. — Каб яго́ чорт узя́в…
Было видно, что сварщику жаль друга, пошедшего на такую жертву.
— Завтра дом заселять будут, — сказал Линев. Приготовься. С женой поди договорись, чтоб детишек отпустила.
— Да ты не беспокойся, друг, — торопливо отозвался Кузякин, — это такая гулява, она с радостью отдаст.
Он бросился было к чемодану для того, чтоб немедленно готовить свое барахлишко к переезду, но остановился, и снова недоверие сузило его глаза: