Старик суетливо достал из кармана коробок, чиркнул спичкой, протянул огонек Павлу и прикурил сам.
— Славная парочка, — качнул он головой и даже прищелкнул языком. — Куда уж красивше. Дай бог вам любовь да совет, милые.
— Спасибо, дедушка, — поблагодарила Алевтина. — Мы так просто… гуляли…
— А как же, я понимаю, понимаю… — закивал головой пастух. — Разве можно без этого?
На краю деревни, прощаясь и протягивая Павлу руку, Алевтина кинула хмуро:
— Ежели что — ты скажи. Я больно-то бегать не буду. Не рябая.
— Не сердись. Я же без зла.
— Я не сержусь, — сухо отозвалась Алевтина. — Кланяйся маме и бабушке.
Когда Павел вошел в избу, мать пристально поглядела на него, но ни о чем не спросила.
Абатурин неделю почти не выходил на улицу. Он перешил крышу новыми досками, чисто вымел двор, полдня провисел на стремянке в колодце, заменяя подгнившие бревна целыми. Потом выбелил стены и печь, вымыл пол, передвигаясь по-мужски, на четвереньках, и обдирая старые гражданские брюки о выщербленные доски.
— Казачье ли дело? — ворчала бабушка, с гордостью посматривая на тихого работящего внука. — Погулял бы маленько или гармонью побаловался.
Не переча, Павел достал из сундука отцовскую гармонь, сыграл песни, которые нравились маме и бабушке.
Приходили друзья детства и юности, стучали в окошко: «Выйди!».
Павел уходил с ними в степь или в клуб, но скоро возвращался.
Марфа Ефимовна посматривала на сына, переглядывалась с бабушкой, спрашивала:
— Или скушно тебе, сынок?
— Нет, мама, не скучно.
— Жить-то где будешь? Дома? Или в завод уйдешь?
— Я подумаю.
— Куда идти? Дом есть, мать, бабушка. Теперь люди из городов в деревни едут. А ты наш, деревенский. Оставайся.
— У меня профессия заводская, мама.
— Ну, как знаешь. Надоели мы тебе, старухи.
— Зачем так говорите? Я всякий месяц приезжать стану. Тут рукой подать. И деньги посылать буду. К чему мне лишние?
Мать долго гремела посудой у печи, сердито терла тарелки кухонным полотенцем, спрашивала, вроде, невзначай:
— С Алевтиной поссорился или что?
— Нет, не ссорился. Люди мы с ней несхожие, мама.
— Я лучше знаю, кто схожие, а кто нет. Кого ж тебе надо?
Павел молчал.
— Жена не пряник, а ржаной ломоть, — ворчала мать, глядя в сторону.
— Это как?
— А так. Сладости в ней особой нету, а прожить без нее нельзя.
— Мудрено говорите вы что-то.
— Экая верста выросла, а ума и вершка нету, — злилась мать. — Не век же тебе по девкам бегать? А постирать, обед сварить? Не сам ли у корыта станешь?
Павел краснел, говорил с досадой:
— Только для того и жена нужна?
— А то еще для чего? — хмурилась мать.
— А любовь, мама, вы ни во что разве ставите?
— Ну, это, сынок, ваш брат и без попа… — она осеклась и растерянно посмотрела на сына.
Павел хмурил разлатые брови, кусал пухлые губы, но молчал.
На десятый день, только-только загорланили первые петухи, он собрал в кучку книги, белье, старые доармейские конспекты. Белея от волнения, вышел на кухню к матери с чемоданом.
Мать тоже побледнела и стала мелко крестить сына.
Бабушка заплакала. Утирая концом платка слезы, говорила:
— Вот помру, Панюшка, и не свидимся более на этом свете. Пожалел бы старуху.
Вечером в город шла складская машина. Складом ведал отец Алевтины, и Павел уговорился со стариком, что шофер захватит его, Абатурина, с собой.
Мать и бабушку попросил не провожать его к складу. Перед уходом вместе с ними посидел молча и, решительно взяв чемодан, вышел на улицу.
Машина уже стояла на месте. Магеркин, отец Алевтины, запыхавшись, будто после быстрой ходьбы, напутствовал водителя.
Увидев Павла, шофер повеселел и спросил начальника склада:
— Все, что ли? Можно ехать?
— Повремени, — покачал головой Магеркин. — И дочке что-то в город взбрело.
Пожав руку старику, Павел влез в кузов.
Вскоре пришла Алевтина. С ней был небольшой узел.
Шофер открыл дверь в кабину.
— Я тоже в кузов, — не глядя на отца, сказала Алевтина. — Мне наверху способнее.
Шофер понимающе улыбнулся и захлопнул дверцу.
Машина круто взяла с места и выехала за деревню.
Ветер бил в лицо запахами сохлой травы, полынной горечи, перепаханной под зябь земли.
Сразу за деревней Алевтина отдала узел Павлу, сказала:
— Это тебе. Поесть немного, кастрюлька, тарелки, ложка. Надо думать, ничего у тебя нет.
Покосилась на Павла, вздохнула.