И завел вялую, — всем было видно — не от души, — речь о вреде курения.
Раздался хохот, иронические аплодисменты, свист.
Шагая с товарищами домой, Линев сокрушенно качал головой:
— И дернул меня черт распинаться о никотине! В конце концов, даже у дураков есть своя голова на плечах.
— Ты не расстраивайся, — мягко советовал бригадиру Абатурин. — Все равно каждый подумает о твоих словах.
Блажевич усмехнулся и полез в карман за портсигаром.
Неподалеку от общежития Павел легонько тронул Гришку за рукав.
— Ты что, Паня?
— Гриша, — замялся Абатурин. — Не пособит ли Катя в последний раз?
— Можно, — великодушно отозвался сварщик. — Что надо?
— Пусть меня примет врач в поликлинике. Все равно какой. На левом берегу.
— Ясно, — усмехнулся Блажевич. — Ты ж теперь хворый.
— Конечно, не то Анна не поверит мне.
Через неделю Поморцева привела Павла в кабинет доктора Герчинова, затянутый черными шторами.
— Вот, Иосиф Михайлович, — сказала она, теребя тонкие косы, — это Абатурин, о котором вам говорила. Ему о своем деле потолковать надо.
— Хорошо, — кивнул Герчинов, — можете идти.
Доктору перешло, вероятно, за пятьдесят. У него было открытое, чуть усталое лицо, и Павел решил, что будет говорить без обиняков. Но не успел.
— Ну-с, молодой человек, — проговорил доктор, моя руки под краном, — раздевайтесь. Мы это живо устроим…
— Но я, доктор…
— Никаких «но», — кинул Герчинов, насухо вытирая пальцы. — Раздевайтесь до пояса.
Он постукивал Павла по груди, слушал его дыхание в стетоскоп и тихонько покашливал.
— Я тридцать три года занимаюсь легкими, уважаемый, — говорил он Павлу. — Когда начинал, туберкулез был не просто несчастье, а катастрофа. Почти смертный приговор. Я тоже был приговорен к умиранию: каверны в обоих легких. Именно тогда я избрал себе путь врача, и, как видите, удалось уцелеть.
Он посмотрел на широкую, хорошо вылепленную грудь Павла — и усмехнулся:
— Сейчас редко кто умирает от туберкулеза. Нет, я не скажу вам, что он безобиден, как насморк. Но мы научились говорить ему «ты». Теперь больные почти не кашляют, редко температурят и внешне не отличаются от здоровых людей.
Он поднял очки на лоб, близоруко взглянул на Абатурина, спросил:
— Вы понимаете, зачем говорю? Я делаю это для того, чтобы люди знали: если хочешь воевать с бедой, ты не должен поднимать рук и сдаваться в плен. Здесь та же война, и воля к жизни — уже половина победы. Вам ясно?
Он подвел Абатурина к рентгеновскому аппарату и засунул молодого человека в узкую щель, за экран. Затем крикнул какую-то цифру в темноту.
Чей-то женский голос повторил цифру, и щелкнул включатель тока.
«Вон в чем дело, — запоздало подумал Абатурин, — неподалеку — медсестра. Я должен был догадаться об этом».
Аппарат тихонько гудел, и до Павла, как во сне, доносился ровный голос Герчинова.
— У нас лечится одна больная, — говорил он, поворачивая Павла то в одну сторону, то в другую, — удивительно красивая девушка. Поверьте, ей еще придется отбиваться от женихов. Лежала в больнице, а теперь консультируется у меня. Нет ничего трагического. Дважды в день — уколы стрептомицина. Дома принимает таблетки: фтивазид или метазид, или салюзид. Ноль три — ноль пять. Этого вполне достаточно. Раз в месяц — рентген. Очень дисциплинированная девушка, она точно выполняет советы. Это весьма важно, прошу обратить внимание. Сон, отдых, еда — во всем система.
Доктор вытащил Павла из щели, крикнул, чтоб выключили аппарат и зажег свет.
— Марья Львовна, вы свободны и можете отдохнуть, — тихонько сказал он кому-то за ширмой.
Павел услышал слабые звуки шагов, мягко захлопнулась дверь в смежную комнату, и кабинет заполнила тишина.
Пока молодой человек одевался, Герчинов говорил:
— Через год она будет совершенно здорова, и это лучшее доказательство того, что туберкулез не любит, когда ему говорят «ты». Я надеюсь, вы меня понимаете?
— Понимаю, Иосиф Михайлович. Спасибо.
— Но все-таки я подчеркиваю: это — не насморк и не грипп. И еще. В числе антибиотиков и прочих лекарственных средств нет таких препаратов, как «настроение», «оптимизм», «любовь». Но вы — умный молодой человек и, конечно, сообразите: слезы — это друзья микробов, а от любви бактерии дохнут, не успев сказать «мама». Пожалуйста, учтите это. Может, когда-нибудь пригодится.
Герчинов подвел Павла к двери, подтолкнул в спину:
— До свидания. Я всегда буду рад помочь вам.
Направился к умывальнику и, не оборачиваясь, сообщил: