— Разумеется, я сумею подтвердить, если будет необходимо, что вы навещали меня.
Павел не уходил из кабинета, пытаясь сказать врачу слова благодарности.
Обернувшись и увидев, что Абатурин еще не ушел, доктор усмехнулся:
— Я вижу, вы не совсем поняли меня. Хорошо, я объясню еще раз. Дело в том, что туберкулез — трус, молодой человек. Да, трус. Он панически боится яркого солнца, чистого воздуха, твердого режима. И еще, я повторяю это, хорошего настроения. Если вы безвольны, слезливы, заражены скепсисом — он вонзит вам зубы в глотку.
Аккуратно вытирая полотенцем каждый палец отдельно, Герчинов спросил:
— Вы знаете, что такое гранулема? Нет. Я объясню. Это бугорок в легких, где живут и размножаются микробы. Или гибнут микробы гранулемы, или гибнет человек.
Он потер ладонью седые редкие волосы и прищурился, будто слушал, как они шуршат.
— Я много повидал за жизнь. И знаете что? Хочу поделиться с вами не бог весть каким открытием. Гранулемы, кажется, стали быстро доживать век в нашей стране. Всякие гранулемы. И те, что гнездятся в теле человека, и те, что не хотят погибать в его душе. Просто стало больше чистого воздуха, меньше разных опасностей, всякой, знаете ли, ерунды. Так мне кажется… Всего хорошего, молодой человек.
— Спасибо, Иосиф Михайлович, и от меня, и от…
— Ну, хватит, хватит, я же не говорю вам спасибо всякий раз, когда вы заканчиваете монтаж фермы. Вы делаете свое дело, я — свое. Только и всего. Кстати, девушка, о которой я вам говорил, сейчас, верно, принимает уколы. Вы можете подождать на улице и посмотреть на нее, если хотите.
Павел отошел в сторонку от поликлиники и, размяв папиросу, закурил.
Он делал десять шагов в одну сторону, поворачивал и делал десять шагов в другую. Загадывал себе, что увидит Анну на третьем десятке.
Павел отсчитал уже восьмой десяток, когда его сзади мягко взяли за голову.
— Ты, Анна?
Она на мгновенье прижалась к нему, потерлась щекой о его щеку.
— Ты консультировался?
— Да.
— У кого?
— У Герчинова.
— А-а, превосходный врач.
— Я тоже так думаю, — весело подтвердил Павел, вспоминая разговор с врачом.
Анна взяла Павла под руку, сказала, заглядывая ему сбоку в лицо:
— У меня новость, Панюшка.
Он смотрел на нее нежно и почти не разбирал слов, улавливая только это «Панюшка», сказанное совсем маминым голосом.
— Папе обещают еще одну комнатку, и теперь у него и у меня будет свое жилье.
— Что?.. Жилье?.. — переспросил Павел и внезапно покачал головой. — Нет, это не годится, Анна. Мы получим комнату у завода. Свою. Добытую своими трудами. Зачем нам начинать завтрак с незаработанного хлеба?
Анна не стала спорить. Она спросила:
— Врачи не запретили тебе работу на высоте?
— Нет. Они полагают, что на высоте легче дышать и больше видно.
— А при чем тут «больше видно»? — удивилась Вакорина.
Павел улыбнулся:
— Это я уже прибавил от себя. Мне сегодня здорово дышится, Аня.
Она бросила на него быстрый взгляд и чуть покраснела:
— Что тебе сказал Герчинов?
Павел был готов к этому вопросу. Он понимал: еще не раз — и сегодня и завтра, и через месяц Анна будет проверять его, допытываться, — сказал ли он правду тогда, в саду.
— Герчинов говорил о гранулеме, Анна. Еще о настроении, о воле к жизни. Он толковый человек, этот старик и доктор.
— Гибель гранулемы… — чуть прихмурила глаза Вакорина. — Для этого нужны года, Павел. Микробы, что в душе, хуже микробов тела. Для тех, для первых еще нет всесильных микроскопов.
— Ну, хорошо. Не будем об этом больше. Куда ты получила назначение?
— Господи! — всплеснула руками Анна. — Разве я тебе ничего не сказала?
Она назвала номер школы.
— Это здесь, в Магнитке?
— Здесь, милый.
Шагая с ним в ногу, говорила задумчиво:
— Ты заметил, как схожи наши фамилии?
— Еще бы! Но все же придется выбрать одну. Если ты не против.
Она покраснела и ничего не ответила.
Павел спросил:
— Ты не знаешь: мужу и жене можно целоваться на улице?
— Во Франции — да. Мне говорили туристы.
— А в России?
— Нет… Разве на вокзале…
Абатурин вспомнил, что именно вокзал использовал с этой целью Гриша Блажевич и рассмеялся:
— Мы едем на вокзал, Анна!
— Потерпи. Скоро будем насовсем вместе, и тогда ты сможешь делать все, что захочешь.
— Я ждал двадцать с лишком лет. Можно умереть от нетерпения.
— «Умереть», — медленно повторила Вакорина, думая о чем-то другом. — Умереть… Гнусное все-таки слово.