Загвоздкин, засунув в рот клок бороды, начал старательно его обжевывать:
— Дак ведь, Александрыч… Ежли прямо говорить… Не соображу даже, с какой стороны и подступиться можно… Немыслимое дело…
— Дело нелегкое, что и говорить. Возможное ли — вот в чем вопрос.
— Невозможное! — не задумываясь, ответил Загвоздкин. — К огню-то как подступиться? Что вы, товарищи дорогие!
— А ты что думаешь, Антон? — спросил Шмелев.
— Мне думать нечего. Я не печник, я калильщик. Пусть специалист думает.
— Партия учит нас — инициативу в любом деле надо иметь, — проговорил не без укора Шмелев. — А этого специалиста послушать, так мы и в самом деле должны трое суток канителиться. — Шмелев бросил окурок в печь и сказал решительно: — К огню подступиться можно — мы над печью леса устроим.
— Экий ты бравый, Александрыч… А как кирпич в проломе удержишь? Святым духом? Подумал об этом?
— Подумал. Каркас железный сделаем.
— Ишь ты, тебе все нипочем. Температуру тоже преодолеешь? Девятьсот градусов?
— Положим, теперь уже не девятьсот. Пока растабаривали, сотня уже сбыла. Пока наладимся — еще сотни две-три сбудет. Пятьсот — это все-таки не девятьсот.
— Пятьсот тоже человеческому организму штука неспособная, — проворчал Загвоздкин.
Старый печник был явно недоволен: скоро кончалась его смена, а возьмись он за такое дело, как починка провала, — глядишь, вся ночь пройдет и еще утра прихватит. Тем более, что Шмелев и Неустроев в печной кладке ни черта не смыслят, и вся работа, наверняка, ляжет на его плечи. Ему хотелось высказать все эти соображения, и в то же время он не решался: парторг человек принципиальный, на своем настоит, а он останется в дураках, пойдет про него слава шкурника и трусака — от большого дела в трудную минуту сбежал. Нет, не годится так! Потом сто раз покаешься…
И старик прищурил глаза, соображая, как ему поступить, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.
— Вот что, дорогие мои товарищи, — твердо сказал Шмелев, — демократию я очень уважаю, но обстановка сейчас у нас вроде фронтовой, опасность на боевом участке семилетки. Поэтому уж позвольте мне принять командование на себя. Если есть возражения — выкладывайте!
— Нету возражений, — тотчас отозвался Неустроев, которому не по душе пришлось хитрое и уклончивое поведение печника. — Правильно, принимай команду, Николай Александрович.
— Что ж… Я ничего… Ладно уж, командуй, коли охота есть, — согласился и Загвоздкин.
— Вот так! Теперь, давайте, договоримся: ты, Загвоздкин, подготовишь все для закладки провала. Антон тем временем разгрузит печь, чтобы не перекалить шестерни. Да устрой вентиляцию пошире, Антон! Потом оба начнете строить леса над провалом. Можно разойтись!
Посмотрев, как начинают работать Антон с Загвоздкиным, Шмелев пошел из цеха. Загрохотав привязанным на блок куском рельса, он открыл скрипучую цеховую калитку. Уличная тьма была густо пронизана мелкой водяной пылью, сыпавшейся откуда-то сверху, из невидимого, но, вероятно, очень облачного неба. Подняв воротник, Шмелев стал пробираться к огням литейных цехов. Литейки были хорошо видны в темноте — из ваграночных печей густо валил дым какого-то особенного, зеленовато-фосфорического оттенка.
Шмелев понимал, что нелегко, очень нелегко будет организовать ремонт печи глубокой ночью, когда все начальники мирно спят в постелях, когда все кладовщики отдыхают и некому ни распорядиться, ни выдать нужные материалы. Оставалось надеяться только на чувство долга и солидарности и, главное, на собственные агитаторские способности, умение подойти к людям.
Не один раз видел Шмелев завод ночью. Нет зрелища красивее, когда смотришь со стороны, — море огней, жемчужные гирлянды плафонов на центральных магистралях, тысячи ярко освещенных окон. Кажется, на заводе так светло, что хоть иголки ищи на асфальтированных дорогах.
Но так только кажется. На центральных магистралях, действительно, светло. Ну, а чуть отступишь от них — и погружаешься в такие потемки, что самому себе кажешься бесплотным духом, ни ног, ни рук не видишь. Шмелев редко выходил из цеха ночью и не представлял, что на заводских задворках царит такая дьявольская тьма.
Кое-как, на положении полуслепого, он преодолел пустырь, отделявший механические корпуса от литейных, и вошел под своды очистного пролета. Здесь было не светлее, чем на улице. Редкие, подвешенные под самые стропила лампочки светили тускло, только и хватало у них силы, чтобы осветить самих себя. В дальнем углу работали три сварщика. Словно пришельцы из космических далей, вооруженные ручными молниями, они колдовали над черными чугунными отливками, заваривая раковины.