Сам печник лежал поперек настила, его забинтованная голова висела над самым провалом. Он старался отодвинуться, подняться на ноги, упираясь на локти, но это ему не удавалось. Шмелев подхватил старика, поставил на ноги. Фуражка свалилась с забинтованной головы и упала на каркас. Мгновение пролежала темным комком, сразу вспыхнула и сгорела, оставив на решетке горстку пепла.
— Сомлел я, Александрыч, вот ведь какая незадача, — вяло жаловался старик, положив голову на грудь Шмелеву. — Старость — она старость и есть. Дыхания не хватило, вот какая штука…
Руки Шмелева были в глине, но он даже не ощутил ее, когда сунул пальцы в рот и пронзительно свистнул. На помост вскарабкались два подсобника и приняли на руки ослабевшего старика. Но тот отпихнул ребят и по-турецки уселся на настиле подальше от провала.
— Не-е, вниз я не пойду! Вы меня водицей, ребятки, полейте… Нам ждать некогда — каркас-то вон как нагрело, прогорит железо, все труды наши прахом пойдут. — Кряхтя и отплевываясь, Загвоздкин пригоршнями лил на себя воду из ведерка. — Ты, Александрыч, кончай за меня кладку на моей стороне. Я отдышусь и расклинку сделаю.
Шмелев принялся за работу. Через минуту он забыл и о Загвоздкине, и о Неустроеве. Опаленный жаром, весь сразу как-то высушенный, он только и видел перед собой жаркую, жадную пропасть провала, перекрытую сверкающей, точно позолоченной решеткой каркаса. Дышать и двигаться становилось все труднее. Кирпичи стали свинцовыми, жар хватал за руки. Сознание как-то сузилось, видна была только огненная бездна под ногами. Бездна притягивала к себе, от нее нельзя было оторвать взгляда. Плохо, совсем плохо! Через минуту он рухнет так же, как рухнул старый печник. Что делать?
— Дай-ка, Николай Александрыч, — Антон Неустроев закончил работу на своей стороне печи, дойдя до вершины, и уже некоторое время наблюдал за Шмелевым. — Посторонись, я закончу!
— Спасибо, друг! — пробормотал Шмелев, отошел и присел на корточки рядом с Загвоздкиным.
— Тяжко, Александрыч? — спросил печник.
— Шут его знает… Я и не думал, что так трудно придется…
— Теперь ничего… Теперь, считай, заложено… Сейчас заклинку сделаю, и все готово станет. Одолели сатану!
Провал был уже почти закрыт, только узкий пучок света, подобно лучу прожектора, упирался в копченные перекрытия цеховой кровли.
Пошатываясь, Загвоздкин добрался до Антона и начал обтесывать кирпичи для заклинки. На них должен держаться весь ряд кирпичей, даже если перегорит и развалится каркас. Скоро прожекторный луч был погашен и стропила опять исчезли в том мраке, в котором пребывали до аварии.
— Одолели сатану! — повторил Загвоздкин.
Медленно, поддерживая друг друга, стали спускаться вниз и тяжелыми шагами поплелись к бакам с водой. Напились, сбросили рубахи и куртки, выполоскали их и ими обтерли горячие тела. Кто-то из подсобников принес цеховую аптечку, густо намазали опаленные, багровые лица.
Они расселись на корточках вокруг бака, щурясь и блаженно отдуваясь. У печи стучали топорами подсобники, разбирая леса.
— Оказывается, ты покрепче нас обоих будешь, Антон, — проговорил Шмелев, разглядывая торс крепко сложенного Неустроева. В ушах шумело радостное: «А ведь кончили дело! Наитруднейшее дело! Неужели правда? Неужели не надо будет больше лезть в это пекло?»
— Известно — молодой. Ему что! — пятерней расчесывая бороду, откликнулся Загвоздкин.
— Я к огню привычный. Он меня не берет, — сказал Антон, взглянул на цеховые часы и заторопился: — Форсунки включать надо. Витька на смену придет, а температуры-то нету…
Он убежал мелкой, увалистой походкой. Шмелев не без зависти посмотрел вслед коротконогому и широкоплечему крепышу.
Когда Неустроев вернулся, на скамеечке у бака навивал на палец кольца рыжеватой бороды один Загвоздкин. Шмелева не было.
— Парторг-то куда подевался? И не отдохнул совсем.
— Наш Александрыч дело знает. В дирекцию пошел.
— Зачем?
На скамейке было тесно. Они сидели, плотно прижавшись друг к другу мокрыми плечами.
— Доложить надо, — ответил Загвоздкин. — А как же? Ну, а потом это самое, как говорится… — Старик немного смешался, помолчал. — Насчет премии словечко замолвить я ему велел…