Входили на рейд, приветствуя землю могучими голосами, плавучие базы сельдяного флота, простуженным баском здоровались с берегом маленькие СРТ[1], посылали порту прощальные гудки — три длинных и один короткий — нарядные рефрижераторные траулеры. Их штурманы, еще раз заглядывая в лоции, видели уже не рябь узкого залива, а скалы далеких Фарерских островов и глубины Северной Атлантики.
Лязг кранов и лебедок, шелест автомобильных шин, крики команд — все это грудилось в один нестройный, но сильный гул, наталкивалось друг на друга, точно льдины.
Траулер, швартовавшийся к берегу, пришел с полным грузом. Об этом свидетельствовали флаги расцвечивания, трепетавшие под теплым в этих местах норд-остом. Самые высокие из них пестрели над концами грот-мачт и фок-мачт, другие — полого спускались к носу и корме корабля.
Всем на причалах было ясно: команду ждет двойная радость — она вернулась в родной порт, и вернулась с удачей.
Рыбакам не терпелось скорее ступить на землю, пройтись по ней, прочной, надежной, недвижимой; подышать великолепным воздухом берега.
На всех матросах, даже на вахтенных, была чистая одежда, и они, перебрасываясь словами, влюбленно вглядывались в причалы.
Только один человек на борту траулера не проявлял особого беспокойства.
Это был молодой человек лет двадцати двух в потертой солдатской шинели. Его обветренное лицо могло, вероятно, запомниться внимательному человеку. Крутой лоб, яркие синие глаза, брови навесом придавали лицу строгое, чуть задумчивое выражение. Но припухлые губы и совсем мальчишеские ямки на щеках, мало потревоженных бритвой, никак не вязались с понятием о строгом человеке.
Он изредка проводил жесткой ладонью по коротко стриженным волосам, с удовольствием курил тонкую дешевую папироску.
Взгляд его широко открытых, удивленных глаз медленно переходил из одного угла порта в другой. Заметив, как стрела крана без всяких усилий вздернула в воздух тяжелый грузовик, он восхищенно улыбнулся. Но уже в следующее мгновение прихмурил брови: возле берега, покачиваясь, брели двое пьяных матросов и горланили песню. Потом солдат увидел стайку женщин, спешивших к причалу встречать мужей, маленькую девочку, прижавшую к груди букет ярких бумажных цветов, — и брови его снова подались вверх.
Судно мягко, боком толкнуло причал и закачалось на мелкой волне залива.
— Абатурин! — простуженно крикнул капитан.
— Тебя, парень, — подтолкнул кто-то молодого человека в шинели. — У нас нет Абатуриных. Ступай, старик кличет.
Солдат, не торопясь, прошел к капитану, вскинул было ладонь к козырьку фуражки, но, сконфузясь, опустил.
— Ты где ночевать будешь, Абатурин? — спросил капитан.
Молодой человек промолчал.
Капитан пососал толстую и короткую, как водопроводный кран, трубку, проворчал:
— Ты не спеши на берег, Абатурин… Тебя как звать-то?.. Павел?.. Гостем моим будешь.
— Спасибо, Прокофий Ильич, — растерянно отозвался солдат. — Вы давно дома не были. Зачем мешать?
— Не твоя беда. Зовут — иди.
— Обойдусь, Прокофий Ильич, спасибо, — уже тверже отказался Абатурин.
— Ивашкин! — похрустел пальцами капитан. — Запереть в трюм и не пускать на землю.
Матрос, которому капитан едва доходил до плеча, весело потер руки и с готовностью подтолкнул молодого человека в спину:
— Айда в преисподнюю. Да живо! Некогда мне.
И тихонько подмигнул солдату:
— Вишь, баба моя на причале, как рыба под солнцем вялится.
— Ладно, — улыбнулся Абатурин капитану. — Охотой иду, как коза на веревочке.
— Ивашкин! Отпустить! — без тени улыбки скомандовал капитан.
Весь день траулер сдавал рыбу. К вечеру трюмы корабля опустели, и команда сошла на берег.
На небольшой площади за портом длинноногие, рукастые негры играли в футбол с мальчишками. Обе команды старались всерьез, пот с них лил дождем. Щегольские рубахи матросов были испачканы, штанины закручены до колен.
Один из мальчишек ухватил рукой мяч, и в ворота, сооруженные из камней и школьных сумок, назначили штрафной удар.
Молодой негр, с ярким шелковым платком на шее, отсчитал одиннадцать шагов, поудобнее уложил мяч и отошел для разбега.
— Фэйр плей! — важно поднял он вверх палец. — Чьесна игра!
Разбежался, треснул ножищей по мячу — и вся черная команда завопила от радости:
— Нот эл ол! На здорове, руски!
— Эх, — вздохнул Абатурин, замедляя шаги, — показал бы я этим верзилам игру! Да ладно уж!