А девчонки учат:
— Никогда не выбалтывай лишнего — мужчине вовсе не обязательно все знать.
Так вот, о тех двоих.
Мне было восемнадцать, когда я влюбилась в первый раз. Мы вместе учились в университете. Димка был чуть не единственным юношей у нас на курсе. Он писал стихи, был насмешлив, скептичен. Печорин середины восьмидесятых! Почему из всех девчонок он выбрал меня, до сих пор не понимаю. Однажды пригласил на пикник с друзьями. Нужно было плыть на речном трамвайчике на остров, заросший небольшим леском. Стояла страшная жара. Организацию пикника целиком взял на себя Дима, поэтому оказалось, что еды мало, а выпивки — много. И где он только взял — тогда со спиртным было неважно.
Бутылки хорошего молдавского вина гроздью висели в сетке, которую Дмитрий пристроил в воду. Он был галантен и обходителен. Его друзья — а это была парочка — отрешенно целовались в тенечке, среди кустов. Я чувствовала себя принужденно и не находила подходящего тона. Димка беспрестанно разливал вино, надеясь, верно, на мое раскрепощение, но я так и сидела как изваяние, обхватив колени руками.
звучало у меня в голове.
Димка мне нравился, как нравятся независимые, нахальные и умные мужчины. Однако такого поворота событий я не ждала. Мой визави вдруг плюхнулся возле меня на траву и потянул к себе. Я неловко пыталась выбраться из его железных рук.
— Не надо, Дима, что ты?
— Да ладно, хватит строить из себя девочку! — грубо оборвал меня Дмитрий и заломил руки за спину…
Я не помню, как потом добралась до дома. Они уехали, бросив меня на острове, потому что я не желала ни с кем говорить и сидела, обхватив колени и глядя на остатки костра. Димка даже испугался. Он суетился вокруг меня и даже пытался просить прощения. Вид его вызывал у меня нестерпимую тошноту, и я сказала:
— Уезжай, очень тебя прошу!
— Так все тип-топ, а, малышка? Ты не побежишь завтра в деканат стучать?
Я смотрела на него с отвращением, силясь удержать тошноту. Но ответить пришлось, иначе он не отстал бы.
— Если ты обещаешь исчезнуть из моей жизни навсегда, я никому ничего не скажу.
Кажется, он обрадовался такому решению.
Но девчонкам я все же рассказала. Такое скрыть невозможно от внимательных участливых глаз. К тому же мы жили вместе, у нас все было общее, в том числе и быт.
Они слушали, и лица их белели.
— Убить мало эту сволочь! — сказала Катя.
— Нет, винить мне некого, — пыталась я объяснить девчонкам. — Силком меня никто не тащил на этот пикник, я сама поехала. Пила тоже сама. Видно, где-то позволила лишнее, вот и получила.
Теперь ты понимаешь, почему я не рассказывала тебе об этом никогда?
Димка перевелся на другой факультет и исчез из моей жизни. Я тоже выполнила условие: постаралась забыть, что произошло со мной. Слава Богу, все обошлось без видимых последствий.
После этого я стала бояться мужчин. Даже простое пожатие руки для меня было болезненно. Стоит ли говорить, что никаких романов такое состояние не предполагает. Девчонки жили бурной, насыщенной жизнью, а я пребывала в каком-то моральном девстве. Они чего только не придумывали, чтобы познакомить меня с кем-нибудь и свести. Душа моя не дрогнула ни разу, пока я не встретила писателя.
Это я уже работала в редакции. В то время повсеместно стали издаваться детективы, любовные романы, фэнтези — все, что для нашего читателя было еще в новинку. Появились модные писатели, которых издавали приличными тиражами. У нас тоже решили печатать кое-что из коммерческой литературы, хотя раньше мы специализировались по языковым вопросам. К нам стали захаживать любопытные личности.
Ухтомский ошибся отделом, и я проводила его к редактору. Он был галантен и любезен. Явившись в очередной раз в издательство, он поднес мне цветы. Я удивилась, но цветы приняла. Ухтомский казался чрезвычайно обаятельным, живым. Высокий, худощавый, с ранней сединой, он был старше меня на десять лет. После нескольких визитов исключительно ко мне, как выяснилось позже, писатель предложил мне прогулку. Он совсем не торопился затащить меня в постель, словно его это вовсе не интересовало.
Девчонки всякий раз при встрече спрашивали:
— Ну, теперь-то у вас было?
— Да вы что? — возмущалась искренне я. — Он же женат! У него дочь.
Подруги смотрели на меня как на ущербную.
Ухтомский никогда не приглашал меня к себе, и это было понятно. Я же жила в коммуналке, где «на тридцать восемь комнаток всего одна уборная». Нас должны были вот-вот расселить, но пока дело не двигалось. Квартиру, по сути, уже купили, теперь подыскивали варианты жильцам. Ухтомский знал, где я живу, ему не раз приходилось заходить за мной перед прогулкой.
Однажды он явился какой-то торжественный, важный — как всегда, с цветами и бутылкой вина.
— Оленька, мы никуда не идем сегодня! Я пришел, чтобы сделать тебе предложение.
Он обнял меня и поцеловал. В первый раз со дня нашего знакомства. Вопреки ожиданию я не испугалась, мне не сделалось противно. Однако я отстранила его и спросила с надеждой:
— Вы развелись?
— Пока еще нет… — И глаза писателя забегали. — Ты умная девочка, понимаешь, как все непросто. У нас дочь, ее надо поставить на ноги. Потерпи немного, и мы будем вместе.
Я разомкнула объятия.
— Нет, ты меня не так поняла, — уже тяжело дышал Ухтомский. — Ну хочешь, завтра же понесу заявление на развод! Иди ко мне, детка!
Как-то неожиданно сквозь благородный, изящный облик его прорезалось грубое, похотливое животное. Я запаниковала, забилась в его руках, словно меня душили, а не пытались ласкать. Я так отчаянно билась, что Ухтомский протрезвел.
— Что с тобой? — испуганно спросил он. — Ты, случайно, не страдаешь эпилепсией?
Я немного пришла в себя, сердце успокоилось.
— Уходите, Евгений Павлович. Не надо этого, — только и смогла я сказать.
Он поспешно натянул куртку, схватил шапку и ретировался.
Все бы ничего, если бы у этой истории не было продолжения. Как-то я сидела с очередной рукописью. В дверь позвонили дважды. Это ко мне. Я бросилась открывать, ожидая девчонок. Мы собирались на выставку в Пушкинский музей. На пороге стояла незнакомая дама.
— Вы Оля, — утвердительно произнесла она.
— Да, — не ожидая ничего хорошего от визита незнакомки, ответила я.
— Вы позволите пройти? Где ваша комната?
Не дожидаясь позволения, дама прошла вперед. Пришлось распахнуть перед ней двери моего жилища. Она вошла, с любопытством осмотрелась.
— Ну да, так я себе и представляла. Портреты писателей, книги, сухие цветы, гитара. Мы тоже так начинали. Теперь хочется комфорта, мягкой уютной мебели, дорогой техники. Как же вы без компьютера при вашей работе? Вы ведь поэтесса?
— Вовсе нет, — вконец растерялась я. — Я работаю с чужими рукописями.
— Странно, — усмехнулась незнакомка. — Раньше он предпочитал поэтесс, писательниц, текстовиков, в конце концов. Да… Стареет.
Я еще не совсем поняла, кто эта женщина, но уже почувствовала себя оскорбленной.
— Зачем вы пришли сюда? — спросила я.
— Поговорить с вами. Посмотреть на вас.
Она уселась на стул, сняла шапочку и тряхнула короткими волосами.
— Присядьте и послушайте меня. Я не желаю вам зла, и мне не хочется, чтобы вы впустую тратили свою жизнь. Вам пора выходить замуж, рожать детей. Не перебивайте пока.
Она закурила, не спрашивая разрешения. Я заметила, что руки ее мелко дрожат.
— Так вот, — продолжала незнакомка. — Евгений Павлович так устроен, что ему необходимо вдохновение. Он придумывает себе любовь, чтобы писать. Вы тут ни при чем. Возможно, он питает к вам дружеские чувства, но это не любовь. Поверьте мне, я его знаю.
Я слушала и не слышала. Все происходило будто не со мной. Мне сделалось скучно. Она говорила еще что-то, но мне все уже было понятно.
— Вы хотите, чтобы я пообещала Не видеться больше с вашим мужем? — перебила я незнакомку.
Она на миг смешалась, но тотчас ответила:
— Неплохая мысль! Поверьте, у вас все равно ничего не выйдет. Вы далеко не первая попадаете в такое положение.
— Хорошо, я обещаю. У вас все?
Она с достоинством поднялась и направилась к выходу. И, уже стоя на площадке, неожиданно обернулась и спросила, пряча глаза:
— Вы честный человек, я это поняла. Скажите, у вас с ним что-нибудь… было?
Какое счастье, что я могла ответить правдиво!
— Нет, ничего не было.
Не глядя на меня, она кивнула и направилась к лифту. Оставшись одна, я почувствовала, как меня сотрясает нервная дрожь. Даже сейчас, когда пишу это, чувствую унижение и горечь. Но теперь у меня есть ты и я ничего на свете больше не боюсь.