– Папочка, – бормочет Тамила с таким знакомым и таким трогательным сочетанием кристальных слез и яркой улыбки, которые она унаследовала от Сони. – Привет, родной, – прижимаясь к груди, выражает ту любовь, против которой ничтожен возраст – мои руки находят силы, чтобы обнять ее в ответ, поглаживая по спине, как делали это годы и годы подряд.
Тамила родилась через день после моего сорокалетия. И вот у нее уже свои пятнадцатилетние сыновья, а я еще помню ее крошечной, беззубой и кудрявой. Помню ее ненависть к кабачку и нелюбовь к подгузникам. Первым она плевалась мне в лицо, а вторые, только начав ползать, умудрялась снимать, как не закрепляй. Я так много помню, что иногда все эти красочные картинки и сопровождающие их эмоции, провоцируя скачок давления в моем организме, создают реальную угрозу для жизни.
К тому времени, когда Соня узнала о беременности Тамилой, у нас уже было два подросших сына – четырнадцатилетний Александр и двенадцатилетний Алексей. На них мы планировали остановиться. Но как-то так случилось… Солнышко говорит, что Бог, подарив нам дочь, сделал комплимент не ей, а мне, доверив миссию воспитать не только сильных мужчин, но и более сложную версию человека – прекрасную женщину.
– Когда прилетели? Почему не предупредили? Я бы встретил, – ворчу, отчитывая дочь, едва она отлипает от моей груди. – Или вы думаете, я уже не в состоянии доехать до аэропорта?
– Папа… – улыбается сквозь слезы. – Ну что ты такое говоришь? Мы хотели сделать сюрприз. Я так соскучилась, пап!
Она выглядит как Соня. Она смеется как Соня. Она говорит как Соня. Но во взгляде я вижу себя.
– А как же школа?
– Во Франции начались каникулы. Так что мы к вам на неделю. Дети очень хотят увидеть ту башню, которую ты умудрился возвести, когда маме запретили летать.
Слушаю ее, с трудом справляясь с внутренней дрожью. Играет в груди все, будто не из плоти и костей создан, а из незастывшего желе.
– Хо-хо, – выдаю с привычной важностью, забывая о поседевшей в пепел голове. – Когда они ее увидят, не захотят уезжать в ваш Париж.
– Не исключено, – подогревает мой гонор дочь. – Вообще не удивлюсь!
Улыбаясь, подмигиваю ей. Притягиваю, чтобы обнять еще раз. Ведь каждый этот раз бесценен. Грудь сдавливает едва ли до скрипа, но это счастье. Дочь – одна из тех частей моего сердца, которую мне когда-то пришлось отпустить, и без которой я до сих пор учусь жить.
Как же я теперь понимаю свою мать… Как же я ее сейчас понимаю…
– Поверить не могу, что ты все-таки осуществил это, казалось бы, шутливое обещание, – тарахтит Тамила, согревая своим дыханием мою шею.
– Шутливое или нет, а сейчас я думаю, что, не выполнив его, я бы не смог спокойно умереть.
– Ой, что за мысли, пап? Ну что за мысли?! Дурные! Как ты сам говоришь, пап? Еще полетаем! Пусть не на самолетах…
– На своих двоих. Но над землей, – заканчиваю с хриплым смехом.
– Именно!
Придерживая за плечи, медленно веду дочь к дому. Даже если бы мои ноги были способны двигаться быстрее, я бы не стал этого делать. Когда осознаешь важность каждой минуты рядом с близкими, желание торопиться деактивируется. И ты наслаждаешься, кайфуешь… Живешь!
– Ну какие налистники, ба? Зачем мне этому учиться? Ни один мужчина не заставит меня стоять у плиты! – доносится из кухни задорный голос дочери старшего сына, едва мы с Тамилой попадаем через заднюю дверь в дом. – Сейчас столько возможностей! Жизнь очень динамичная! У меня плотный график. Я сама перекусываю на ходу. Какая готовка? Зачем? Пф-ф! Все можно купить.
Скидывая пальто, слышу, как Соня смеется, и в груди снова все сжимается.
– Узнаю себя! Тоже когда-то подобное говорила. А потом встретила твоего дедушку… И захотелось готовить для него. Так проявляются любовь и забота. И неважно, кем ты работаешь, и насколько сильно забит твой график. Увидишь разок сытую улыбку своего мужчины, и все! Мысли перестроятся, графики поломаются… Найдешь время. Мы ведь работаем, чтобы жить. А не живем, чтобы работать. Реализация – это чудесно. Это приносит счастье. Но ничто так не радует, как семья. Она важнее всего.
Сердце барахлит. Незаметно прижимаю к нему ладонь. Перевожу дыхание. И, наконец, вхожу за Тамилой на кухню.
– Не убеждай, мам, – толкает та с порога. – Ава все поймет. Просто позже. И только тогда вспомнит твои слова.
Как там говорил в свое время Титов? «Я стар, безудержно сентиментален и бесстыдно романтичен». Наверное, это все и про меня – человека, который прожил свою жизнь в любви к семье.