Ксюша накрутила прядь на палец, отправила в рот кусок помидора, жаренного на мангале. Потом, прищурившись, взглянула на Романа. Удивительно, но последний чувствовал себя абсолютно свободно. Он говорил о чём-то с Ветровым и Скрябиным, иногда воруя с Ксюшиной тарелки шашлык. Мама всё время подозрительно косилась на Вику требовательным взглядом. Вика поджимала губы и неопределённо начала головой.
Где-то вдалеке промчался с гулким гудком поезд, оставляя за собой белесый дымовой след. Все почему-то вмиг замолкли, вглядываясь в частые кроны деревьев. Потом потянулись за новой порцией шашлыка. Улучив момент, Вика резко вытянулась, просияла, как сегодняшнее солнце.
Она не знала, как говорят такие вести. Хотела по привычке пропищать так, чтоб никто не придал эту значения. Потом поняла, что это будет не совсем правильно. «Всё будет как надо, даже если будет наоборот!» — сказала себе, прежде чем погладить на безымянном пальце правой руки тонкое золотое кольцо.
— Мам, — спросила как бы между прочим, — а детей воспитывать трудно?
— Непросто, — уклончиво ответила мама, пряча счастливую улыбку.
— Пап?
Папа усмехнулся, ответил:
— Свои будут — узнаешь. А зачем тебе?
— Да, просто… Думаю, радоваться мне сейчас или нет? — старалась говорить непринужденно, но слишком возбуждённый, энергичный тон, искренний восторг сдавали её. — Понимаете, — навалилась руками на стол, повела бровями. — Узнаю я это только через восемь месяцев!
Все в недоумении замолкли и, нахмурившись, смотрели на Вику. Сообразив, что всем надо изъяснить прямо, она сказала, правда, тише и менее торжественно:
— Я беременна.
Стас замер. Улыбка сама собой наползла на его лицо. Зато вот папино лицо вытянулось, карие глаза стали как будто больше. Шилов сидел, закинув ногу на ногу и улыбался. Он был рад за друга, у которого всё сложилось. И у него, кажется, всё должно было сложиться, иначе почему Ксюша так доверчиво прижалась к нему. Викино известие переваривали все минут пять. Где-то в лесу затрещал работяга-дятел. Он как будто вернул всю семью к жизни. Все кинулись поздравлять Вику, за ней Стаса. А тот, в свою очередь, прижал её к себе и ласково поцеловал в висок, мимоходом шепнув: «А ты спрашивала, шучу ли я!».
После недолгого пира, длившегося чуть больше часа, все разошлись по своим местам. Папа отправился копать новые лунки для картофеля, мама — убирать за столом, Ксюша и Роман скрылись в доме. Вика спустилась с дивана, раздвинула стеклянные двери веранды, впуская на неё свежий молодой весенний ветер погулять, сама села на пороге, вытянув ноги.
Рядом с тяжёлым вздохом приземлился Стас. Вика не смогла сдержать улыбки при его виде. Но улыбка эта была не только счастливая, но и грустная, сочувственная. После двух месяцев стационарного течения и скачков из больницы в ГУВД и обратно он как-то особенно сильно осунулся и побледнел.
— Знаешь, — усмехнулся, щуря голубые глаза от яркого солнечного света, — если б мне лет пять назад сказали, что всё будет так. Что я буду сажать картошку на даче бывшего авторитета, ставшего моим тестем, что у меня будет жена и ребёнок, я б с ума сошёл. Или застрелился. А может, и сам застрелил бы.
Вика вздрогнула, прильнула к нему. Он обнял её и прижал к себе за худенькие острые плечи. Вместо вопроса, который обычно задают в таких случаях: «А сейчас?», — Вика задала совсем другой вопрос, волновавший её гораздо больше.
— Почему?
— Хреново всё было, — резко ответил Стас, нащупал в кармане брюк пачку сигарет, открыл, достал одну, добавил, уже мягче: — Извини. Просто всё пошло тогда слишком плохо.
Повертел в руке сигарету, другой рукой выискивая в карманах зажигалку. Лет пять назад, после смерти Сереги, жизнь казалась ужасной. Полупарализованная мать; срочный развод с женой, которую, казалось, любил; охота на Шилова; смерть Сереги Соловьёва на его глазах; запись в оборотней… Повертев сигарету в руке ещё какое-то время, зажал в зубах, поджёг конец. Не курил он давно: месяца три точно. Вздохнул, вспоминая. Потом всё вроде бы начало налаживаться. И вроде за Серёгу отомстили, а жизнь уже не могла быть прежней. На душе было как-то мерзко. Мерзко даже не из-за смерти друга, а из-за прогнившей системы. Стас не мог в ней работать, но и уйти не мог. До последнего боролся с несправедливостью. Пока его же подчинённые не решили его убрать. Усмехаясь и будоража память живыми воспоминаниями взрыва, пьянки, рокового Светиного письма, Стас всё рассказывал Вике. Та слушала внимательно, по привычке чуть приоткрыв рот, пальцы нервно теребили серебряное кольцо с сапфиром на среднем пальце — подарок отца на свадьбу. Стас вертел в руках дымившуюся сигарету. Не сделал ещё ни одной затяжки. Он просто говорил, и как будто легче было. И жизнь вдруг показалась простой-простой. А Вика слушала. Она умела слышать и, самое главное, слушать. Вика твёрдо знала: чтобы семья была крепкой важно уметь слышать друг друга. Не всегда обязательно понимать, главнее — слышать. Вика мало понимала, но слушала, кивала головой, слышала Стаса. Потом, когда Стас замолк, задумчиво глядя куда-то поверх макушек лиственниц, Вика резко потянулась и вытащила из его рук дымившуюся сигарету, за ней — и всю пачку. Сигарету бросила на землю, пнув босой ногой. Пачку швырнула куда-то в огород. Предупредив его вопрос, сказала:
— Тебя, считай, только выписали. Так никаких лёгких не хватит…
Стас улыбнулся. Вика улыбнулась в ответ. Прижалась к нему щекой. Потом провела по его лицу рукой. Колючая щетина щекотала ладошки, и её чернота придавала лицу ещё более осунувшийся, болезненный вид.
— Стас…
— Что?
— Побрейся. Щетина тебе не идёт, — Вика улыбнулась, когда Стас расхохотался и как бы между делом поцеловал её в щёку.
— Я люблю… — Стас помедлил, кинул взгляд сначала на Викино лицо, потом на её живот, добавил: — вас. Обоих.
А когда Стас отправился помогать Викиному отцу, а Ксюша начала рассуждать с Шиловым о Франции, которую любила, мама присела рядом со счастливой Викой. По привычке Вика обряда маму и прижалась к её мягкой щеке. Они посидели так немного, глядя на тускнеющее солнце. А потом мама произнесла, полушёпотом, радостно:
— Повезло тебе с мужем. Он тебе говорит, что любит тебя. А твоего отца двадцать раз спрашивать приходится.
«Вот тебе и Иванушка-дурачок!» — про себя улыбнулась Вика, но вслух не сказала, а молча кивнула. Что тут говорить? Ей, правда, повезло.
***
2 года и семь месяцев спустя.
Вика качала на коленях маленького мальчишку с голубыми глазами и русыми волосами. Одной рукой она прижимала ребёнка к себе, а другой размешивала ложечкой пюре.
— Будешь? — спросила сына.
Мальчик помотал головой. Вика пожала плечами и сама съела пюре.
— Мама! — притворно возмущённо воскликнул сын.
— На, — Вика дала ложку в руку сыну, посадила его на диван, позволив самому выесть остатки пюре.
Сама поднялась и подошла к окну. На улице падал крупными хлопьями снег, как в день ранения Стаса. Вика не любила такую погоду. Она всегда несла в себе какую-то тревогу, заставляла волноваться, ждать, метаться от кровати к окну с пустым двором и, играя с сыном, нервно глядеть на часы, часовая стрелка которых приближалась к одиннадцати. Вика содрогнулась. Потёрла голые плечи, вернулась к сыну, потрепала его по волосам.
— Где папа? — спросил мальчик, отдавая маме банку.
— Андрюш, папа скоро придёт, — Вика улыбнулась, потрепав сына по лохматой макушке. — Пойдём мыться и спать.
Андрей недовольно нахмурился и помотал головой, взял лежащую неподалёку книжку вверх ногами и буркнул:
— Я читаю!
Вика устало улыбнулась, укрыла сына тонким одеялом, позволяя ему «читать». Прошла на кухню, где погремела крышками от кастрюль, в которых остывал ужин. Сверкнул по окнам свет фар. Вика метнулась к окну. Прищурилась. В глубокой тьме не смогла определить, та ли это машина. Подняла глаза к потолку. Вика знала, что в городе происходят убийства. Много убийств. И на сердце было неспокойно.
Скрипнул ключ в замке. Вика подлетела к двери, распахнула. На пороге стоял уставший Стас.